Среди пленных не было такого, чтобы кто-то у кого-то отбирал продукты или вещи. Там же много нас, и если кто-то бы попробовал, то другие бы обязательно вступились. Не случалось такого.
А в декабре посадили нас на сани и перевезли в Харьков. В тюрьме на Холодной Горе я пробыл до 1 февраля 1943-го. Что вам сказать, от немцев я никогда не ждал ничего хорошего и на лучшее даже не рассчитывал, потому что дисциплина у них была очень жесткая. У них не забалуешь. Но вот расскажу вам такой случай.
Когда немцы начали отступать от Сталинграда, то у нас всех больных собрали в эшелон и увезли. Якобы на лечение в тыл, а как там на самом деле, кто знает. А я хоть и болел, чуть живой ходил, но меня оставили. И вот остался последний этап — человек триста. Один немец увидел, что я фактически раздет и разут, и дал мне новую отличную немецкую шинель и деревянные колодки. И 1 февраля погнали нас в сторону Полтавы.
Прошли километров десять, а я самый последний. Стараюсь изо всех сил, мы-то ведь знали, что отстающих пристреливают… Охранник кричит на меня, а у меня сил нет… Отстал метров на двадцать, думаю: «Ну все, теперь уже недолго осталось…» Вдруг подъезжает крытый грузовик, выходит немецкий офицер, посадил в кузов таких бедолаг, как я, человека четыре, одного конвоира и подвез нас километров двадцать до следующей остановки. И если бы не он, то мы бы с вами сейчас точно не разговаривали…
Когда пришла основная группа, подходит наш полицай: «Давай сменяемся!» Отдал мне взамен немецкой свою русскую шинель и еще двести граммов хлеба. Но он же и так мог ее забрать — считай, опять повезло. И тут же еще раз повезло, потому что самых больных на семь дней оставили в отдельном домике, и я там хоть немного пришел в себя. 7 февраля опять погнали, но я эти неудобные колодки выбросил и в портянках прошел сто километров до Полтавы… Только на ночь заворачивал ноги в куски шинели. И только когда дошли, я за пайку хлеба сменял старые ботинки у нашего же пленного.
Оттуда погнали на Кременчуг. Помню, уже в городе мимо нас проезжала повозка со жмыхом, кто-то начал просить, а я не выдержал, выскочил из строя, подбежал, схватил, и тут немец как даст мне прикладом по голове… Пошла кровь, немец размахнулся для нового удара, но ребята спасли, затащили обратно в колонну. Круг жмыха поделили и мне как и всем достался маленький кусочек… Завели в сапожную мастерскую, чтобы нам подлатали обувь, и я там смог выбрать себе что-то получше.
Потом увезли под Винницу и расположили в помещениях бывшего кавалерийского училища. Выдали всем фанерные номерки, мне достался — 28 682. Вскоре я его потерял, думал, убьют, но его нигде и не спрашивали. Зато однажды всех построили, заставили снять штаны, и офицеры ходили и высматривали, наверное, евреев.
А 18 марта привели на станцию, заставили снять обувь, видимо, для того чтобы не в чем было бежать, и набили в вагоны по шестьдесят человек. Правда, выдали на всю дорогу по большой булке, килограмма на полтора, наверное, и потом один раз даже суп давали. Поэтому никто в дороге и не умер.
Через шесть дней наконец приехали. Выдали опять обувь, кто чего успел, то и взял. Я себе какие-то брезентовые сапоги выхватил. Оказалось, нас привезли в штрафной лагерь № 326, что у города Билефельд, недалеко от Голландии. Большой лагерь, я потом где-то читал, что помимо нас там и французы сидели, и поляки, а наших там навсегда осталось 65 000… Выступил комендант лагеря, а переводчик нам очень популярно объяснил суть сказанного: «Вы есть русские свиньи! Если русский свинья будет баловать, то немецкий собака ее будет кусать!»
Новаковский Владимир Маркович
Красноармеец 788-го стрелкового полка 214-й стрелковой дивизии
Сразу после выгрузки, несколько часов марша — и полк занял рубеж обороны на левом берегу Дона. Около суток окапывались и еще сутки просидели в окопах в ожидании противника. За это время нас несколько раз бомбили.
Вдруг поздно вечером нас поднимают, делаем марш-бросок вдоль Дона и на одном из участков переправляемся на моторных паромах на правый берег. Я такие моторные паромы увидел впервые. Это настоящие корабли. Говорили, что это были английские паромы.
На правом берегу снова ускоренный марш и уже в полной темноте форсируем вброд реку Чир. После нескольких часов марша нас остановили и приказали срочно окапываться, потому что, как нам сказали, в ближайшее время ожидается наступление немцев на этом участке.
Нам объяснили, что мы заняли рубеж на танкоопасном направлении, поэтому надо было копать окопы в полный профиль.
Копали весь день и всю ночь. Земля — ссохшаяся глина с вкраплениями мелких камней. Немцев ожидали с минуты на минуту, поэтому подгонять нас было не надо. Все хотели успеть живыми зарыться в землю. Копали индивидуальные окопы. Нам сказали, что траншеи будем делать позже. Мы с Сашей, как и другие ПТРовцы, копали окоп на двоих. Копали и красноармейцы, и командиры.
Это был адский каторжный труд, когда ударом со всего размаха саперной лопаткой удавалось отбить кусочек земли размером меньше спичечного коробка. Это был такой труд, от которого, казалось, можно умереть, так же, как от бомбы, снаряда или пули.
В каком месте был наш рубеж обороны, мы, конечно, не знали. Единственным ориентиром для нас была река Чир, которую мы перешли вброд несколько часов назад и хутор или станица Суворовская, где у нас был последний привал.
Утром, когда мы, еле живые, заканчивали обустройство бруствера, появился немецкий самолет-разведчик. Так называемая «рама».
Покружив над нами, «рама» улетела, а через некоторое время на смену «раме» появились «юнкерсы» и начали интенсивную бомбежку наших позиций. Но теперь, сидя целиком в земле, мы чувствовали себя более уверенно. Отбомбившись и постреляв из пулеметов, «юнкерсы» улетели. Наступило тревожное затишье. Не успели мы порадоваться затишью, как начался артиллерийско-минометный обстрел наших позиций. Снаряды и мины рвались впереди и позади наших окопов. Но, к счастью, ни один из них не попал в окопы, по крайней мере, в нашей роте. Мы сидели и не высовывались. Потом огонь был перенесен в глубину нашей обороны, и раздались свистки командиров рот и взводов, обозначавшие команду «К бою». Мы поставили свое ружье на бруствер, зарядили его и стали внимательно смотреть вперед.
Вскоре появилось несколько немецких танков, а за ними немецкая пехота. Начался наш винтовочный и пулеметный огонь. Танки были далеко. В ходе боя я увидел, что из складок местности справа от меня вынырнул и движется на соседнюю роту танк, подставив мне свой бок. Мы с Сашей начали по нему стрелять, и после нескольких выстрелов он вдруг задымился. Потом остановился и начал гореть по-настоящему.
