Передовая была уже совсем рядом. Почему-то было довольно тихо. Слышались только отдельные разрывы гаубичных снарядов да изредка — пулеметные очереди. Там мы прибыли к месту своего назначения. Было это 26 марта 1945 года, до Победы оставалось 45 дней!
Местность по фронту была открытая. Лесок остался далеко позади. Кучкой стояли какие-то строения вроде сараев. За ними нам и приказали укрыться.
Для нас наступил первый день фронтовой жизни.
Скоро к нам пришел с последним напутствием замполит полка майор Денисов. Эту фамилию я запомнил на всю жизнь. Он обратился к нам с такими словами:
— Вы все предатели Родины и смыть этот позор можете только собственной кровью. По этой причине вы и зачислены в штрафную роту, а у штрафников, как известно, только два пути — ранение или смерть. Но Родина милосердна к вам, и тот, кто выживет в бою, после возвращения в полк будет представлен к награде.
Конечно, такое напутствие не могло поднять наш боевой дух. Майор поставил перед нами задачу: захватить железную дорогу с мостом через овраг. Эта дорога подходила к городу Данцигу. А для этого мы обязаны были подавить огневые точки немецких снайперов, которые не давали нашим войскам возможности подойти к железной дороге. Для этого нам и были вручены немецкие фаустпатроны.
Ушел замполит не прощаясь. С нами остался наш командир взвода, младший лейтенант, единственный офицер в роте.
От нашего укрытия начиналась проезжая дорога в направлении нашего наступления. Далее эта дорога поворачивала к мосту, так что уклоняться от этой дороги нам строго запрещалось. Но сначала нужно было преодолеть открытый участок, чтобы приблизиться к немцам на дальность выстрела «фауста» — 160 метров. Далее каждый должен был действовать по обстановке. Наш командир оставался в укрытии, пока последний солдат не покинул его, — он сам выполнял функции заградотряда. Каждого он выталкивал вперед с матюгами и напутствием: «Вперед, бегом!»
И все бежали. И падали, уже не поднимаясь, чтобы продолжить наступление. А немецкие снайперы методично отстреливали наших солдат, как на стрельбище.
Есть у стрелков такое упражнение — «стрельба по бегущему кабану». Роль кабанов в этом бою выполняли мы.
В нашем взводе были два солдата: отец и сын. Они всегда были друг с другом, никогда не разлучались. Сын этот был моим ровесником, тоже 17-летним. И вот на глазах у сына в первые же минуты нашей боевой операции был убит отец. На этом поле и так уже лежало много убитых, а тут еще и наши новобранцы падают один за другим.
Дошла очередь до меня. Оробел я, а взводный орет матом, хватает меня за шиворот и выталкивает из укрытия.
И я рванулся вперед. Очень хорошо помню, как почувствовал в какой-то момент, что в меня должна ударить пуля. В ушах стоял нарастающий свист, в последний момент я резко остановился, дернулся назад, и пуля шлепнулась в стену сарая чуток впереди меня. Полетела штукатурка. Не осознавая, что я делаю, опять рванулся вперед. И опять в ушах возник все тот же страшный свист со все нарастающей силой. Я не могу сказать, что и в этот раз поступок мой был инстинктивным. Продолжая мчаться вперед, я резко рванулся влево, увидел убитого солдата. Одним прыжком бросился к нему и всем телом прижался к трупу. Тут же почувствовал удар в спину этого солдата, его качнуло на меня. Через несколько секунд удар повторился. Снайпер дважды влепил пулю в моего спасителя. Я лежал лицом вниз, прижимаясь к телу, лицом к лицу. Это был уже пожилой солдат, похожий на калмыка, глаза у него были прикрыты, в ноздрях виднелись две маленьких капельки крови.
Но надо бежать дальше. Вскочил и побежал. Бегу, а в голове только одно: успеть бы добежать! Успеть бы добежать!! Только бы успеть!!!
Если бы у нас были саперные лопаты! Сколько бы жизней мог спасти этот простой инструмент! Но их не было… Видимо, командование посчитало, что задержки, попытки укрыться помешают проведению операции, поскольку день уже клонился к вечеру, а закончить все планировалось до темноты. И мы бежали, бежали один за другим.
Нам даже запрещено было развертываться цепью. Уцелевшие солдаты собирались у основания железнодорожной насыпи. Подошел к нам и наш взводный. И сказал, что недалеко за насыпью — немцы.
А они начали обстреливать нас из минометов. Я зачем-то полез наверх по насыпи. Но взводный, страшно матерясь, схватил меня за ногу и стащил вниз. В этот момент рядом ударила мина. Взрывом меня отбросило в сторону, я почувствовал очень сильную боль в правой ноге. Услышал крик взводного. Пополз к нему. Он кричит, что ранен в голову. Я пощупал его голову и тут же отдернул руку: у него в затылке торчал большой горячий осколок.
Уже начинало темнеть. Немного отлежавшись, взводный попросил меня помочь ему подняться, так как он услышал голоса санитаров, которые громко кричали, выискивая раненых. Я помог ему, и он позвал санитаров. Появление санитаров на этом участке было настолько неожиданным, что взводный сам удивился этому. Мало того, что они появились, так еще с таким замечательным средством, как собачья упряжка с волокушей. Он-то знал, что ничего подобного для нас, штрафников, не предусматривалось. В нашем взводе была группа молдаван, которые совершенно не понимали по-русски. Эти несчастные, ничего не понимая, действовали, только глядя на других, подражая им. И вот когда санитары укладывали взводного на волокушу и меня забирали с собой, эти молдаване решили, что надо уходить и им. Они стали отходить. Взводный, собрав силы, закричал на понятном для всех языке и, схватив автомат, дал очередь над их головами. Они поняли и поползли обратно. Кучка оставшихся солдат со страхом смотрела, как увозят их единственного командира, единственную надежду на спасение. А немцы были совсем рядом.
Так я попал в санбат, а потом в госпиталь. Закончился день 26 марта, седьмой день после моей мобилизации в армию.
Потом я месяц был в госпитале. Догнал свою часть уже на берегу Балтийского моря. Полк вел бой по захвату полуострова Вустров. В последние дни апреля я догнал свой 47-й стрелковый полк.
Со мной решили разобраться, что за солдат к ним прибыл. Для этого направили к штабным писарям. К моему удивлению, они мне сказали, что я не их солдат. Я начал спорить. И предъявил красноармейскую книжку. Они пошли рыться в архивах и потом мне сказали, что я, рядовой 1-й роты, 26 марта 1945 года погиб в боях с фашистскими захватчиками и захоронен в братской могиле на подступах к Данцигу у ж/д моста. Там, в братской могиле, лежит вся 1-я штрафная рота, кроме меня и того лейтенанта.
Для чего же был тот «бой»?
Об этом рассказал мне уже летом 1945 года старый солдат, сержант Дубина, с которым я познакомился в полку и подружился. Он — кавалер трех степеней ордена Славы. На фото мы с ним вместе.
Вот его рассказ.
«На этом участке фронта у злополучного моста под Данцигом, где в дюнах засели немецкие снайперы, у наших были очень большие потери. И командование решило временно отвести с этого участка войска, а вместо них ввести подразделения штрафников, вооружив их фаустпатронами для полной гарантии того, что немецкие снайперы не покинут позиции, пока не закончат «работу». Немцы очень хорошо знали боевые качества своих «фаустов» и умело их использовали. Особенно они допекали наших в боях под Данцигом. На всех прифронтовых дорогах они расставили штабеля ящиков с ними, чтобы каждый немецкий солдат при нужде мог ими воспользоваться. Все немцы были обучены стрельбе из них. При наступлении эти «фаусты» достались нам в громадном количестве. Командование вспомнило о них, когда возник вопрос ликвидации снайперов. Тут родилась идея с целью сохранения живой силы, которой доверяло командование, пустить на этом участке штрафников, не тратя времени на их обучение, поручив им роль живых мишеней. Командование знало, что немецкие снайперы со свойственным им педантизмом будут добросовестно «работать», пока не закончатся «мишени».
