— Простите, что вновь напомню сериал «Штрафбат». Но эпизод с походом штрафников в разведку. Насколько он реален?
— Повторяю, что это полный бред. Представьте, ушла в разведку группа штрафников и не вернулась. Пропала без вести или перебита на «нейтралке», и никто не знает, кто погиб, а кто в плен попал. Что скажет на допросе в свое оправдание командир роты, когда особисты пришьют ему «оказание помощи в умышленном переходе на сторону врага»? Где мы такого «камикадзе» найдем?.. Если штрафники и ходили в разведку, то только вместе с офицерами, из постоянного штата роты. Да не уголовников брали в разведвыходы, а бывших полковых разведчиков, уже имевших опыт разведпоисков. Далее, штрафники почти никогда не стоят в обороне, это ударное подразделение, рассчитанное на несколько атак, на прорыв обороны противника. Всю информацию о противнике, включая разведданные, получают непосредственно из оперативного отдела и штаба дивизии. Так зачем штрафникам в разведку ползать? «Языков» коллекционировать? Пару раз, перед разведкой боем, нас просили по возможности взять в плен немца, но особо не настаивали, сверхзадачу не ставили. Один раз захватили немецкого майора. Вел он себя нагло, нас материл по-немецки, возиться с ним не стали и застрелили. Никто не захотел за него орден получить. Слишком убежденный нацист попался.
Но больше всего бесит, что в сериале штрафники немцев в плен берут чуть ли не каждый божий день. Мы что, с дебилами воевали? На фронте, пока одного «языка» добудут, немало разведгрупп в землю костьми ляжет. А тут?! Словно на танцы идут во Дворец культуры, а не за линию фронта.
В офицерских штрафных батальонах в разведку ходили нередко, но там командиры доверяли штрафникам. А с нашей публикой — разговор особый…
— Боялись ли вы выстрела в спину в бою? Сводили ли таким образом штрафники счеты с командирами? Насколько это явление было распространено в штрафных частях?
— Такое случалось нечасто. Во избежание подобных эксцессов к штрафникам и старались относиться как к обычным солдатам, с уважением говорили с каждым, но никто с ними не заигрывал и самогонку не «жрал». Им, штрафникам, терять нечего, там принцип: «Умри ты сегодня, я — завтра». Но были случаи… Я слышал о них… И в карты могли взводного проиграть. Что поделать, публика такая… Но если командир роты вел себя как последняя сволочь или своей безграничной властью расстреливал тех, кто ему не понравился, то шансов схлопотать пулю в ближайшем бою от «своих подопечных» у него немало. Но, например, если «неформальный лидер», как говорили, «пахан», из уголовной братии начинал чрезмерно нагло права качать — мол, всем по литру спирта, иначе в атаку не пойдем, — разговор с ним был коротким… Да и в обычных стрелковых подразделениях такое иногда происходило. Конечно, только на передовой. Например, я знаю достоверный случай, когда свои же солдаты «шлепнули» в бою комбата. Командир батальона был грубая тварь, унижавшая солдат и офицеров, гробившая людей зазря. Все инициативу проявлял, ордена зарабатывал. Чтобы охарактеризовать эту гниду, приведу один пример. У него в батальоне боец Гринберг подорвал гранатой себя и двенадцать немцев в захваченном блиндаже. Ротный подошел и «заикнулся», мол, к Герою или к ордену надо представить. В ответ от комбата услышал: «Одним поганым жидом меньше стало!» Его свои бойцы застрелили, весь батальон знал, и никто не выдал. Понимаете, никто не выдал! Это в сталинские-то времена!
Не всегда солдат был безмолвной «серой скотиной», посланной на убой. Но мы в штрафной роте всегда старались завоевать доверие солдат и делили с ними вместе все лишения.
— В штрафных частях в плен немцев брали или?..
— В основном «…или…». Сейчас вам этого не понять, а тогда… К концу войны ожесточение достигло крайних пределов, причем с обеих воюющих сторон. В горячке боя, даже если немец поднял руки, могли застрелить, как говорится, «по ходу пьесы». Десятки случаев были, когда пробегали мимо и тот же, «уже сдавшийся, враг» поднимал с земли автомат и стрелял в спины атакующих. А если немец после боя выполз с траншеи с поднятыми руками, тут у него шансы выжить были довольно высоки. А если с ним сдалось еще человек двадцать «камрадов» — никто их, как правило, не тронет. Но снова пример. Рота продолжает бой. Нас остается человек двадцать, и надо выполнять задачу дальше. Взяли восемь немцев в плен. Где взять двух-трех лишних бойцов для конвоирования?..
Это пленных румын сотнями отправляли в тыл без конвоя. А немцев…
Ротный отдает приказ: «В расход». Боец с ручным пулеметом расстреливает немцев… Все молчат…Через минуту идем дальше в атаку…
То, что фашисты творили на нашей земле, простить нельзя! Сколько раз видели тела растерзанных наших ребят, попавших к немцам в плен…
Под Шауляем выбили немцы соседний стрелковый полк из села Кужи и захватили наш медсанбат, расположившийся в двухэтажном здании. Нашу роту бросили на выручку пехоте. Но мы не могли пробиться! Танки перекрыли подступы к селу и расстреливали нас в упор. Отошли на высотку и видели в бинокли, как фашисты выбрасывают наших раненых из окон и жгут живьем… О каких пленных после этого может идти речь?! Штрафники в плен брали относительно редко… Это факт. У многих семьи погибли, дома разрушены. Люди мстили… А какой реакции следовало ожидать? Эсэсовцев, танкистов и власовцев убивали часто прямо на месте. У нас были солдаты, прошедшие немецкий плен. После всех ужасов, которые они испытали, все слова замполитов о гуманности были для них пустой звук.
Еще страшный эпизод. В 1943 году, летом, наш стрелковый батальон пошел в атаку. Брали село в лоб, шли на пулеметы. После боя в живых осталось совсем немного счастливчиков. На земле сидел и истекал кровью командир роты. Осколком ему оторвало нижнюю челюсть. Подвели человек пять пленных немцев. Боец спрашивает: «Куда их?» Ротный достал из полевой сумки блокнот, вырвал листок и кровью на нем написал: «Убить»…
Но был случай там же, под Шауляем, который до сих пор не дает мне покоя.
Нашу оборону перешел человек без оружия, в поношенной гражданской одежде. Никаких документов при нем не было. Быть может, бежал из лагеря и пробирался домой. На свою беду, он ни слова не понимал ни по-русски, ни по-немецки. Позвали литовца — то же самое. А он говорил и говорил, пытаясь хоть что-то объяснить. Скорей всего, это был латыш или эстонец, но никто не знал ни латышского, ни эстонского языка. Проще всего было отправить его в вышестоящий штаб. Но с ним надо было послать конвойного. Расстрелять — проще. Как говорил «великий вождь»: «Нет человека — нет проблемы». Я пытался предотвратить расправу. Начальство посмотрело на меня с недоумением. Еще и обругали…
Неоднократно, когда я пробовал остановить расстрел пленного, мне мои же товарищи говорили: «Ты почему их жалеешь? Они твою нацию поголовно истребили!» Мне больно обо всем этом вспоминать… Были жесткие приказы, запрещавшие расправы над военнопленными, во многих дивизиях они строго соблюдались. Я видел немало штрафников, осужденных за расстрел пленных, но…
Особенно грешили расстрелами не окопники, а штабная челядь. Тех же румын надо было по дороге в плен от «героев второго эшелона» охранять. Те любили по безоружным пострелять. Немцы всегда знали, кто стоит на передовой перед ними. Если знали, что перед ними штрафники, то дрались с нами более стойко и ожесточенно. Мы сами создавали себе это «удовольствие» благодаря своему отношению к пленным. Все эти россказни, что у немцев поджилки тряслись при виде атакующей штрафной роты, не имеют под собой никакой основы. Немцам было глубоко плевать, кто на них идет в атаку. Психологически, наверное, немцам было тяжело воевать против штрафных офицерских батальонов: слишком велико желание штрафбатовцев искупить кровью свои «грехи» перед Родиной. Но воевали немцы толково, умело и храбро, как ни тяжело это признавать.
