На другой день на старте командир собрал всех летчиков и начал рассказывать, какой он ночью видел сон.
«Иду, говорит, я по полю и вижу лестницу, поднимающуюся к небесам. Полез по этой лестнице вверх. Долго лез. В конце своего пути оказался, как потом выяснилось, в раю.
Вижу, говорит, сад, огороженный красивой чугунною решеткой. В саду тропические растения растут и плодоносят, райские птички поют. Пошел вдоль решетки, ищу ворота. Нашел ворота, но на них висит большой замок. Стучусь. Подходит старичок со связкой ключей, узнаю в нем Илью-пророка. Прошу его открыть ворота и пропустить меня в сад. Илья-пророк спрашивает: „А кто ты?“ Я отвечаю: „Летчик Богданов“. — „Летчиков мы в рай не пускаем“, — говорит Илья-пророк. Я в это время вижу в раю разгуливают Булин и Фоменко. Я показываю на них Илье-пророку и говорю: „А вот смотрите, там разгуливают наши летчики Булин и Фоменко“. На это Илья-пророк отвечает: „Да это разве летчики, это говно, а не летчики“».
Так он пропесочил меня за то, что описано выше, а Фоменко накануне в самостоятельном полете «скозлил» на посадке.
Потом я хорошо освоил самолет Ил-2. Надо сказать, он мне очень нравился. Надежный, но, конечно, «утюг». Плохо, что он при выходе из пике давал просадку. У меня был случай, когда ведомый просел и зацепился за ствол дальнобойного орудия.
На боевые вылеты стали летать с середины августа. Летали небольшими группами. Фактически отрабатывали боевое применение.
Зиму 1943–1944 годов совершенствовали боевое применение. В марте 1944 года перелетели на ледяной аэродром Белое море. На Кандалакшском направлении готовилась операция наших войск. Здесь я выполнил свой первый боевой вылет. Вскоре аэродром стал таять, и нас перевели на аэродром Африканда.
— Второй боевой вылет Вы делали на аэродром Алакуртти.
— На этом аэродроме половина авиации Карельского фронта погибла… Аэродром расположен вдоль реки, а с востока и с запада закрыт сопками. Поэтому заход только с севера и с юга. А зенитной артиллерии на нем было уйма. Этот аэродром был как бельмо на глазу. Немецкие пикировщики Ю-87 летали с Куоларви бомбить железную дорогу Мурманск — Беломорск. На обратном пути они садились в Алакуртти на дозаправку и летели обратно Куолаярви. Мы полком готовились нанести удар, когда они сядут на аэродром заправки. В течение двух недель дадут ракету: «По самолетам! Запускай!» Запустили. Красная ракета: «Отбой». 4 апреля 1944 года приехал командующий армией генерал-майор Соколов, вынесли на старт знамя полка. И пошли двумя восьмерками. Я шел в первой группе, которую вел заместитель командира полка капитан Поляков. У него слева была пара Жигалов, Аверков, справа был ведомым командир эскадрильи Кудла. А вторую четверку вел я, несмотря на то что у меня был только второй боевой вылет. Слева ведомым шел Павел Хиров, а справа старший летчик Лазарев и у него в паре летчик Григорий Шипунов. Задача нашей восьмерки — подавить зенитки противника. Командир полка Богданов вел вторую восьмерку. Они должны были атаковать самолеты. Чем ближе подлетаем к линии фронта, тем больше отстает ведомый Полякова комэск Кудла. Соответственно и я, держась за ним, тоже начал отставать. Он развернулся влево и ушел. Я начал догонять ведущего. Мы заходили с севера, но взяли немного вправо. Поляков увидел реку, понял, что мы проскакиваем, и резко развернулся над сопкой влево. Я увидел, что полетели листовки. Думаю, как так?! У нас никаких листовок не было. Я тоже начал разворот над самой сопкой. Голова у этой сопки была белая, отшлифованная, как сахар. Я буквально пузом по ней. А винт левого ведомого Полякова, Аверкова, у меня над кабиной крутится. Царство ему небесное, последняя наша потеря — 27 апреля 1945 года, у него была слабоватая техника пилотирования… Мне нельзя сделать крен, я зацеплюсь. Поляков пошел с креном и в лесу взорвался. Говорили потом, что его сбила зенитка. Но я думаю, что при резком развороте Жигалов не удержался и врезался в него, и полетевшие листы, которые я принял за листовки, были обшивкой самолета Полякова. Может, я грешу, но у него упало давление масла, температура выросла, мотор заклинило, и он упал в лес. Упали они недалеко от линии фронта, взяли парашюты, часы, встали со стрелком на лыжи и пошли. Через три дня вернулись в полк. Жигалов недолго провоевал, хотя и жив остался. В Свирской операции они пошли четверкой. Он зацепил верхушки деревьев. Набрал хвои в масляный радиатор и сел в Песках у 17-го гвардейского полка. Я прилетел, взял стрелка, привез ему механика с инженером полка. А там летчик Кобзев при взлете отклонился и врезался в стоянку самолетов, и Жигалову придавило ногу. Его оттуда отправили в Москву, в госпиталь, а потом демобилизовали.
Пока я разворачивался, группу потерял. Увидел впереди самолет. Я к нему с левой стороны пристраиваюсь, а он от меня! У нас на киле были номера, в каждой эскадрилье нарисованные своим цветом, а у этого звезда, а номер на фюзеляже. Я в недоумении, как же так? Уже потом понял — нам перед вылетом несколько самолетов передали из соседнего полка. Через некоторое время увидел железнодорожную станцию, составы стоят, я небольшую горку сделал, бомбы сбросил, «рсы» и пострелял. Проскочил эту станцию, развернулся влево на восток курс 90. У меня не было часов в самолете. Мы же бедные были! У нас часов-то не было, вот я и носил самолетные часы в кармане. Они встали и в этом вылете они лежали у меня под подушкой.
Отошел от цели, догнал свою группу. С нами еще пара «яков». Я иду на 600 метров, «яки» чуть выше, а остальные на бреющем. Дорогу Кандалакша — Алакуртти я проскочил, не заметил. Вышел на Сенное озеро. Взял курс 0 градусов. Прошел какое-то время, чувствую, что потерял ориентировку. Я по рации говорю: «„Маленькие“, дайте курс на аэродром». Они доворачивают на 30 градусов влево — курс 330. Я говорю: «К немцам я не пойду». И пошел 300 градусов. Крутился, крутился. Наконец увидел поселок Зашеек, здесь шоссейная дорога поворачивает на 90 градусов, а восточнее станция Африканда. У стрелка спрашиваю: «Сколько нас?» — «Трое, если с нами считать». Кричу: «Братцы, дома». Разворачиваюсь, сажусь. За мной Хиров садится, Шипунов уходит в Кандалакшский залив, бросает аварийно бомбы — по цели не сбросил — и тоже садится. Подъезжает ко мне санитарная полуторка: «Ну, как?» — «Что — как? У меня все в порядке». В это время поступает донесение, что Лазарев и Аверков, которые бросили меня и пошли севернее, сели на вынужденную. Лазарев сел на дорогу, а Аверков разбил самолет на посадке.
Потом уже выяснилось, что вторая группа, которую вел батя, тоже промахнулась с разворотом. Он зашел с запада. Немцы его оттуда не ждали. Отработали по аэродрому, но на отходе их догнали истребители и сбили летчика Соколова.
За этот вылет меня наградили орденом Красной Звезды.
— Комэск Кудла ушел, он струсил?
— Честно сказать, да. Когда я сел, зарулил, его самолет уже стоял на аэродроме. Потом он летал нормально до конца войны. Окончил войну начальником воздушно-стрелковой службы. Были случаи трусости, что там говорить… В 609-м истребительном полку был летчик Ионов. Летал еще до войны инструктором в аэроклубе, воевал с 1941 года, в его летной книжке был записан сбитый на Калининском фронте Me-109. Техника пилотирования у него была отличной. Но пришел-то он к нам командиром эскадрильи с десяти годами срока. За что? За трусость. А так был арап на земле, но трус в воздухе. Командир нашего полка Богданов снял с него судимость и послал на Липецкие курсы усовершенствования. Через некоторое время Ионов приезжает к нам в дивизию. Его к нам назначают в полк, штурманом полка. К этому времени Богданов погиб, и вместо него пришел начальник ВСС 230-й штурмовой дивизии Красоткин. Первый вылет. На севере была одна железная дорога Ленинград — Мурманск. А так лес и озера — малоориентирная местность. А на западе дорога на дороге, поселки, реки — многоориентирная местность. Трудно ориентироваться. Я уже комэском был. Повел свою эскадрилью, вторую повел командир полка Красоткин, а третью Саша Якимов. Ионов взлетал за Красоткиным, сделал круг и с убранными шасси сел у «Т». Короче, не пошел. Я привел своих назад, а командир полка сел на 65 километров южнее аэродрома. Сразу у меня отношение к нему изменилось, и мы с ним не сошлись. Что будем делать с Ионовым? Я говорю: «Давайте я с ним слетаю». Я четверкой собираюсь. Беру Ионова к себе в пару. Взлетаю, захожу за истребителями прикрытия. Погода такая, что только под собой видно. Подхожу к аэродрому истребителей, мне стрелок говорит: «У Ионова барахлит мотор». Ну, если барахлит, то пусть садится у истребителей. Он под меня и уходит. Я «маленьких» запрашиваю: «„Маленькие“, взлетайте». — «Давай. Мы сейчас взлетим». Ну, конечно, они не взлетели. Я пошел, но вынужден был вернуться из-за погоды. Возвращаюсь, меня спрашивают: «Где Ионов?» Я говорю: «Я ему дал команду садиться у истребителей, у него мотор барахлит». Мотор барахлит! Он обогнал меня и ушел с разворотом! Инженер полка полетел на У-2, опробовали самолет — все нормально. Тут уж его в трибунал и в штрафной батальон. Он Данциг брал. Там его в пятку ранило. Вернулся он в часть без звания и без наград. Его перевели в 214-й братский полк и демобилизовали сразу после войны.
