Поток истинно больных дизентерией (в зимнее время!) нарастал за счет тех, кто вызывал поносы всякими ухищрениями.
Я докладывал об этом командиру бригады и начальнику медслужбы армии, однако помощь начальства ограничилась только советами. Заместителем командира бригады по тылу на тот момент был один непроходимый дуб, которому на все было наплевать, он даже не пытался организовать обеспечение бойцов на передовой водой и горячим питанием, а усилий одной медслужбы оказалось недостаточно. Но что можно было сделать, когда на передовой бойцы жили, ели и оправлялись в одном окопе или воронке, а воду для питья добывали там же, из талого снега… Приехала комиссия из штаба армии и, выяснив все и разобрав все промахи, сделала свои организационные выводы, наказав командный состав бригады. Комбригу был объявлен строгий выговор, мне — тоже, а заместитель командира бригады по тылу был понижен в звании и в должности.
Как раз в это время я получил тяжелую контузию, снаряд разорвался прямо на входе в мою землянку, и все, кто находился внутри, были ранены или контужены.
Я потерял слух, появились неутихающие сильнейшие головные боли, говорил с трудом, но я не покидал бригаду, ставшую мне родной. Состояние ухудшалось, и когда комбриг, видя все это, отдал приказ отправить меня в госпиталь, то сил сопротивляться этому приказу у меня уже не оставалось. Через сортировочный эвакогоспиталь (СЭГ) меня отправили в эвакогоспиталь, который находился в станице Варениковской, где я пролечился более месяца, понемногу приходил в себя и должен был продолжать лечение далее, но вдруг меня вызвали к замначальника госпиталя, который передал мне приказ — явиться к начальнику медотдела армии. Это было в первых числах апреля 1944 года.
В Керчь с полевого аэродрома летел По-2 из звена санитарной авиации, и девушка-летчица по имени Надя подбросила меня до Керченского полуострова, в штаб Приморской армии. Явился к генералу Завалишину, доложил о прибытии.
Генерал спросил меня про мое здоровье и о том, знаю ли я, что мне объявлено взыскание и что я должен, хотя бы на короткое время, быть направлен на другую должность. Я ответил, что приказ с выводами комиссии я читал, уже находясь на лечении в госпитале, но там нет ни слова о переводе меня на другую должность.
Генерал сказал, что я назначаюсь на должность старшего врача 244-го Отдельного танкового полка, и пообещал, что как только спадет горячка (как он выразился), я получу назначение на должность, равноценную той, которую занимал ранее. Свое слово Завалишин сдержал, через пять месяцев я был назначен на должность начальника медицинской службы 78-го Укрепленного района (УР).
— Как приняли в новой части? Что представлял собой 224-й ОТП, какими танками был оснащен? Какие медико-санитарные подразделения были в этом полку?
— Полк находился в пригороде Керчи, в Колонке, и я быстро его нашел.
Командовал полком молодой, невысокий подполковник Михаил Георгиевич Малышев, ему было в то время всего 28 лет. Встретил он меня приветливо, и с первого дня в полку у меня с ним были добрые отношения. Сразу подружился с заместителем комполка по МТО майором Павлом Васильевичем Малаховым, который на первых порах опекал меня на новом месте. Замполитом полка был Капустин, замом по строевой Осипов, начальником штаба — Пронин, из ротных командиров запомнилась фамилия Бердников.
Полк был вооружен ленд-лизовскими танками: рота танков «Шерман», рота танков «Валлентайн», рота танков «Генерал Грант». Штат полка — 35 танков.
Танкисты неплохо относились к танкам «Шерман» с мягкой броней, а остальные машины презирали, и фраза: «Сгорел на Валентине» (в смысле на танке «Валлентайн») слышалась часто, полк все время нес серьезные потери.
Медслужба полка состояла из одного малочисленного медицинского взвода: один врач, старший фельдшер, несколько санинструкторов и санитаров во взводе и по одному санинструктору в каждой танковой роте. Какие фамилии мне запомнились из состава взвода? Фельдшер Белоусов, санинструктор Насонова.
Здесь я оказался в положении, как в пословице: сам жнец, сам кузнец, сам и на дуде игрец, быть одновременно и начальником и подчиненным, самому себе все задумывать и делать (именно так), было совсем не одно и то же, чем мне приходилось заниматься раньше… После того как познакомился с дислокацией танковых рот и других подразделений полка, узнал всю структуру и функциональные способности каждого из них, то следующим делом облазил все танки вдоль и поперек, чтобы понять наилучший путь эвакуации раненых танкистов из подбитых и горящих машин. И даже попробовал сам водить танк. В моем распоряжении была санитарная машина: самодельная деревянная будка на шасси совершенно разбитого «ГАЗ-АА». Но в первом же наступательном бою, когда 11 апреля полк принял участие в штурме Керчи и на поле боя остались подбитыми несколько наших танков «М3-С» и «М4-А2», выяснилось, что на нашей санмашине во время боя невозможно подобраться к этим танкам по изрытому воронками полю, да и машина сразу бы стала прекрасной мишенью для немцев.
Я поговорил с Малышевым, объяснил ситуацию, и он выделил медсанвзводу американский бронетранспортер, который после небольшой переделки сразу стал неплохой санитарной машиной.
— Когда полк вступил в боевые действия во время апрельского наступления 1944 года? Как развивалось для 224-го танкового полка дальнейшее наступление в Крыму?
— Немцы, видимо, знали точную дату нашего наступления, назначенного в ночь с 9 на 10 апреля, и еще за сутки до этого стали яростно обстреливать весь наш передний край из орудий всех калибров и из минометов. Били по площадям. Чувствовали, что им придется отступать, и чтобы было легче драпать, немцы расходовали весь свой боезапас.
11 апреля полк почти без потерь вошел в Керчь и без задержки двинулся вперед, но у Багерово наткнулся на серьезное сопротивление. Я находился вместе с командиром на КП полка, откуда хорошо было видно все поле боя, как маневрируют наши танки и по каким целям ведут огонь. Малышев через авианаводчика запросил помощь авиации, тот по рации передал соответствующие координаты для нанесения штурмового авиаудара.
Не прошло и двадцати минут, как в небе появились наши Ил-2 и еще на подлете… стали обстреливать наши позиции, приняв их за место расположения противника, было несколько раненых, которым мы с фельдшером сразу оказали помощь.
Авианаводчик не растерялся, успел выстрелить из ракетницы, подать сигнал — «Свои», и штурмовики отвернули в сторону, так и не сбросили на нас свой бомбовый груз.
Но находиться под огнем своих еще страшнее, чем под огнем противника.
Следующая небольшая заминка, сбившая темп нашего наступления, случилась перед Феодосией, на Ак-Монайских высотах, но, опрокинув противника на позициях, танки полка устремились к Феодосии. По дорогам в наш тыл, в сопровождении одного-двух наших солдат, а иногда и вообще без конвоя потянулись колонны немецких и румынских военнопленных, офицеры ехали на повозках, а наши бойцы интересовались у пленных на предмет наличия часов, ведь часы мало у кого из нас были, и даже я, будучи майором, как потерял свои часы на Малой Земле, так до сих пор ходил без них.
