— Дополнительные к маскхалату средства маскировки не применяли? Листья, ветки?
— Нет, зимой белый маскхалат, а летний также хороший, не нуждался ни в чем.
— Не тренировались перед выходом в разведку вместе с разведчиками?
— Нет, нас перед выходом прикреплял к группам командир взвода. Нам вообще нечасто приходилось таким делом заниматься, только в длительной обороне. Тут же такое дело — сначала наблюдают, где и как укреплено, ищут слабое место, потом наблюдают движение людей, только после идут в разведку за «языком». А мы же под конец войны в основном наступали.
— Были ли у вас как у саперов какие-то послабления или привилегии?
— Нет, ничего не было, да и какие привилегии могли быть?! Вот разведчики сходят на вылазку, после вылазки отдыхают, а у нас даже такого не было.
— Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
— После окончания войны мы стояли в Восточной Пруссии в Кирхаузене месяца два, потом нас сформировали и отправили в Калининскую область, где я прослужил до 1950 года, там мы много разминировали. После демобилизовался, сначала уехал в Эстонию, но нечего там было делать, все было разграблено. Сестра моя была замужем за офицером, тоже участником войны, по ранению он остался в Таллине. Она меня пригласила приехать, там я устроился на холодильный завод. Специальности у меня гражданской не было, сначала учился на слесаря, проработал два года. Приоделся, но мне климатические условия совсем не подошли, а родители жили уже в Крыму, вот я и приехал в поселок Зуя, так и остался здесь, работал шофером в торговле. Здесь же и жену встретил, которая работала бухгалтером. Дети родились, два сына и дочка…
Рябушко Владимир Михайлович
(интервью Артема Драбкина)
— Как вы начали войну?
— Я был мальчишка. Для меня все, что происходило, было кошмаром, было непонятным делом. Многое было непонятно: что творится, какая обстановка, где мы. Я был призван в армию на своей родине, в Смоленске, это было 6 июля 1941 года. Когда началась война, сначала призывали 1912 год, потом 1913 годи так дальше. Мой год 1922-й, и нас вместе с 1923 годом призвали в один день, 6 июля. Наверное, человек 80 призвали и пешком направили в сторону города Ельни. В районе этого города на реке Днепр есть Соловьев Перевоз, и вот там уже сидела в окопах дивизия. Немцев не было, но шли непрерывные бомбежки, обстрелы. Все эти три дня, которые мы туда шли, 60 или 70 километров, постоянно звучала команда «Воздух!». По нам летели и крупные, и мелкие бомбы, нас обстреливали пулеметным огнем. Так мы шли три дня и пришли в часть, в нашу дивизию.
— Какая дивизия?
— Кто ее знает? Я ничего не понимал, даже не знал, какая это дивизия была. Потом нас повели в 8-й танковый полк и начали обмундировать как танкистов.
Танкисты отличались от обыкновенной пехотуры цветом гимнастерки — они были стального цвета, как и пилотки. Дали мне ботинки, а обмоток не хватило. Старшина мне говорит: «Ладно, в первом бою достанешь обмотки», — это у меня тоже в памяти осталось. Дали нам оружие: винтовки, подсумки.
— А танки были?
— Да какие танки! Как мы потом поняли, танки эта часть должна была получить только в 1943 году, так что мы все выступали в роли пехотинцев. Наш берег, где мы держали оборону, был высокий. Там мы и расположились. Выкопали окопы, пулеметные ячейки, подальше были расположены артиллерийские позиции. Дивизия заняла полосу обороны, и вот 28 июля был мой первый бой. Рано утром налетели самолеты, отбомбились. Немцы идут лавиной, и все стреляют из автоматов. У некоторых были укреплены пулеметы на колясках — это сплошной огонь. Но наши тоже как дали с нашего берега! Заработали наши пушки, минометы, и эту атаку мы отбили. Такое было воодушевление, радостный подъем: мол, «мы вам покажем!» Немцы отошли. Потом, через 30–40 минут, еще раз налетела авиация, еще раз отбомбила по всему нашему переднему краю, и пошли в атаку танки с пехотой. Завязался серьезный бой; на нашем участке мы отошли во вторые траншеи, метров на 300–400, и там залегли. Бой шел целый день. К вечеру положение восстановилось, мы опять заняли свои позиции. Вот так битва за тот Соловьев Перевоз длилась в течение целого месяца. Битва была серьезная! Потом они нас все-таки выбили, и началось отступление. Шли мы в основном ночами, а днем в кустах маскировались. Немцы нас окружили, раздробили, и мы шли отдельными группами. Мое сознание в то время не осмысливало, что вообще творится. Все лежат, и я лежу, все встают и вперед, и я вперед.
— В атаку ходили?
— Отбивали атаки, чтобы самим уцелеть. Задача наша была не ясна, только идем и идем, и вдруг — впереди нас уже немцы. Вчера еще там немцев не было, значит, пойдем налево. Командиры наши тоже пребывали в растерянности, управления не было. В 1943 году уже была другая война, совсем другая. А это был драп-марш, по-русски говоря! Самый настоящий драп-марш, с колоссальными потерями. Как я сказал, у Соловьева Перевоза продержались мы месяц, а потом немцы как врезали, справа обошли, слева обошли, разрезали нашу систему обороны на клинья. Дальше пошло сплошное отступление, вплоть до Вязьмы. В Вязьме окружили 2 октября пять наших армий.
— Близко немцев видели?
— На расстоянии ближнего боя. Мы драпали от них. У них у всех в основном автоматы были, а у нас винтовки. У нас автоматы были только у разведчиков и в охране, а в линейных частях, в дивизиях — винтовка.
— Убегать приходилось?
— Да. Вспоминать сейчас трудно… Война-то не на один день шла. Перспектива была плохой, сегодня жив — хорошо, а завтра…
Уже в сентябре месяце, помню, нас построили в овраге: «Кто имеет среднее образование — выйти из строя». Тем, кто вышел, в том числе и мне, скомандовали: «Сомкнись, за мной шагом марш». Нас отвезли в Москву. Там посадили нас в поезд и свезли в город Нижний Тагил, на Урал. Еще раз: призвали меня 6 июля и в книжке сделали запись: «С 11 июля по август 1941 года — красноармеец, 8-й танковый полк, Московский военный округ». А потом так написали: «С августа 1941 года по 24 октября — красноармеец 10-го отдельного запасного саперного батальона Уральского военного округа. С 24 октября 1941 года по 28 июня 1942 года — курсант Златоустовского военно-инженерного училища, город Златоуст, Уральский военный округ».
В училище я учился 6 или 8 месяцев. Инженерные части — это саперы. Учили нас саперному делу: минно-взрывное дело, военные мосты, переправы, маскировка войск, водоснабжение войск в полевых условиях. Основное — это минно-взрывное: устройство минных полей и разминирование вражеских минных полей. Наша задача была дать ход танкам. Вторая задача — преодоление препятствий: речушки, овраги. Все мосты немцы, когда отступали, взрывали. В саперном батальоне было 4 штатных роты: три саперных и 4-я инженерно-минная рота, это резерв командира батальона. Он по приказу командира корпуса выбрасывает свой минно-подрывной резерв на машинах или срочно устроить минное поле, или, наоборот, сделать проход, где нужно.
