— Я это не признаю, у меня никогда не было никаких предрассудков, никогда не было никаких примет. Война законы диктует сама, и кому суждено жить, он жил. Мой комиссар остался жив. И сидим мы как-то втроем, с Таней, моей женой, ребята у меня еще маленькие были.
— Слушай, Вась, что я жене скажу, что я не был ранен?
— Леша, дорогой, ты должен быть счастливым человеком, что ты не ранен, не погиб!
А ведь в каких переплетах мы были с ним, только мы и можем помнить и знать.
— Он стыд от этого испытывал? Почему?
— Стыдно, говорит, побывать на такой войне и вернуться без ранения. Но ведь не всех царапает, не всех убивает — зачем на себя поклеп вести? Меня ранило, а тебя нет. После меня ты остался, мой заместитель, стал командовать, а я попал в госпиталь. У меня был случай — не знаю, вы поверите или не поверите. Мы ходили тогда, как и рядовые бойцы, все в обычных пилотках. Бой закончился, немцы и мы отошли, а ординарец мне говорит, что моя пилотка висит у меня на шее. Я гляжу — у моей пилотки верх как ножом срезан. Сейчас бы озолотился, если бы эту пилотку показал кому, а тогда я ее вышвырнул, другую мне дал помощник по хозяйственной части. Видимо, автоматчик ударил, она сбилась, и он посчитал, что меня убил.
— Вы на фронте каски носили?
— Каски носили, но отношение к ним двоякое. Хорошо, что многим она жизнь спасла, плохо, что многие ее не носили и погибли. Надо каску делать такую, чтобы она была и бронированной, и легкой. Наша каска, да если еще подшлемник надевать — голова отсохнет ее носить. Я ее носил, но, честно говоря, больше на ремешке, чем на голове. Очень тяжелая, неудобная.
Надо делать все для человека, для солдата, тогда будет все хорошо. Вот наши кирзовые сапоги сделали — ну, ей-богу, 100 фунтов в этом сапоге, — а у немца легкие сапожки: он раз-два, носочки надел, сапоги надел. Говорят, ботинки с обмотками. Но они тоже не годятся. Сделай сапог короткий, под носок, и шагай — легко, хорошо. А ведь нам приходилось не только шагать, но и бегать. И бегали.
— Вы считаете, что наши кирзовые сапоги были плохие?
— Плохие, конечно, плохие. Командиру были положены хромовые сапоги, так у меня в батальоне был настоящий сапожник. Я его попросил сшить мне такие сапоги, чтобы были очень легкими. Он сказал, что сошьет из парусины, только черной; ни один командир не увидит, что я в неуставных сапогах. И он сделал мне сапоги, в которых я до самого госпиталя провоевал, не знаю, куда их там дели. Он и остальному командному составу такие сапоги потихонечку поделал, и мы ходили легко.
— За что вы воевали в той войне?
— Я воевал за Родину. Россия очень хорошая страна, русский народ — добрый народ. И если б мы попали в неволю, был бы русский народ?
— Многие говорят, что к концу войны у них были необыкновенные надежды на послевоенную жизнь. Им казалось, что жизнь станет невероятной, она станет лучше. У вас такое было?
— Эту мечту лелеял и я, было такое. Было высказывание, что будем жить по-новому, но почему-то не получилось, не получилось. Не получилось, наверное, по многим причинам, и прежде всего помешала большая разруха.
— После войны вас донимали сны о войне, кошмары?
— И сегодня я видел сон, и вчера, да и почти чуть не каждую ночь. То наступаем, то отступаем, то я с винтовкой, то с пулеметом, то на танке. Откуда эти сны берутся? На психику что-то повлияло, наверное. Я проснулся, умылся, физкультурой подзанялся и забыл. Вот такое дело.
Щелчков Василий Андреевич
(интервью Александра Бровцина)
— Родился я 13 января 1925 года в селе Вотское Лебяжского района Кировской области.
— Как для вас началась война?
— Учился я в средней школе в райцентре, селе Лебяжьем, по разрешению отца закончил 9 классов. Было тогда мне 16 лет, началась война, а раз началась война, то больше учиться не пришлось. Отец сказал, что надо поработать в колхозе, подготовиться к армии, скоро в армию возьмут, и я проработал в колхозе рядовым колхозником вторую половину 1941 года и весь 1942-й.
— Какие настроения у вас в деревне преобладали в это время?
— Когда началась война, мужиков стали забирать в армию. Когда меня забрали, на многих, очень многих уже похоронки пришли. Деревня работала усиленно, работали хорошо; справлялись с делами женщины, старики, ну и мы, подростки. На всех работах приходилось работать: и пахали, и сеяли, и жали, и косили, и метали стога.
В январе 1943 года мне исполнилось 18 лет, и 29 января пришла повестка в армию. В это время я находился в поездке, меня председатель колхоза послал в Лебяжскую МТС за запчастями не то для молотилки, не то еще для чего. Ночевал я у знакомых, прибежала девушка: «Василий?! Ты чего здесь делаешь? Тебе дома повестка пришла, надо срочно ехать домой». Запряг я лошадку и поехал домой.
Приехал домой, время было 10–11 часов вечера, а там уже собралась молодежь меня провожать. Провели вечер, пили вино, закусывали, пели песни прощальные. Утром провожал меня отец, он работал конюхом. Меня взяли, Мишу, товарища моего хорошего, который потом погиб на Букринском плацдарме, Сашу взяли ленинградского — к нам в деревню они были эвакуированы, и еще одного парня, Гришу. Нас четверых мой отец провожал до Котельнича. На лошадке до Лебяжьего ехали, в Лебяжьем в райвоенкомате нас собрали и отправили в город Котельнич на сборный пункт. В Котельниче сутки, наверное, пробыли, получили назначение в пехотное училище в связи с тем, что у меня 9 классов было образования, у Миши 10, у Саши тоже 10 классов.
Нас зачислили в Винницкое пехотное училище, оно было эвакуировано в город Суздаль Владимирской области. Училище готовило командиров взводов для пехоты, пулеметчиков, минометчиков. Я был назначен вторым номером расчета пулемета «максим». Моей обязанностью на маршах, учениях была переноска станка, который весил 32 килограмма. Изучали то, что необходимо на войне, боевую технику: пулемет, миномет батальонный, полковой, винтовку Мосина, автомат ППШ, автомат Дегтярева и другие виды вооружения. Учили штыковому бою, оборудовать окопы, маскироваться, ходить в атаку, колоть штыком чучело.
— На что делали упор в занятиях?
— Упор делали на физическую подготовку, чтобы курсант мог выносить все тяготы и лишения военной жизни. Кроме того, налегали на материальную часть оружия. Стрельбы, я должен сказать, было немного, потому что патроны нужнее были на фронте. Стреляли в месяц примерно раза два, не больше.
Начальником училища был полковник Андреев, замечательный человек. Он очень строго стоял на страже интересов солдат, сам был фронтовик, уже покалеченный, хромой, с палочкой ходил. Командиром батальона был капитан Вихлянцев, тоже боевой офицер, строгий. Командиром роты был старший лейтенант Корнеев, замечательный командир, все на основе справедливости. Командир взвода лейтенант Перхитько. Все они побывали на фронте, так что учили квалифицированно. Я сейчас оглядываюсь и понимаю, что они учили именно тому, что необходимо на войне.
