И меня сняли, сняли с хмурым единогласием, потому что уже было очевидно, что время наступило не шуточное, и если сегодня сняли меня, то нет никакой гарантии, что завтра не снимут любого из сидящих здесь за столом. Наступило такое время, колесница грохочет все ближе и ближе. О, какое это было проницательное предчувствие!
На другой день снеслись с ЦК ВЛКСМ, и оттуда незамедлительно ответили: «По принятому вами решению относительно ответредактора газеты возражать не имеем оснований».
Не закончив еще сдачи дел заместителю, который был утвержден исполняющим обязанности ответредактора, я получил одно за другим два известия, менявшие все мои обстоятельства коренным образом.
Опираясь на поступившие материалы из Новосибирска и решение Оргбюро комсомольской организации о снятии меня с работы, партколлегия решила привлечь меня к партийной ответственности и для ведения дела назначила следователя. Сообщалась фамилия — Малышева. К ней мне надлежало явиться через пять дней, в понедельник, к 10 утра, в комнату 32.
А второе сообщение предписывало: в течение 48 часов получить по месту работы расчет и с суточным запасом продовольствия и парой запасного белья явиться на сборный пункт для прохождения службы в части, к которой я был приписан во время призыва в Красную Армию.
И пошел я служить в армию, унося в сердце щемящую боль, — рука следователя Малышевой могла достать меня всюду…
В первую же ночь нас стремительно погрузили в теплушки и помчали на восток. На нарах во всю ширину вагона мне выпало место в самом уголке. Я лежал, сжавшись в клубок, уткнувшись лицом в подушку, набитую соломой.
То, что мы едем на дальневосточную границу, у меня не было никаких сомнений. Отношения с Японией, отхватившей у Китая огромную территорию с населением большой европейской страны, ухудшались у нас с каждым месяцем. Вслед за Китаем японская военщина все чаще поглядывала на советские границы.
В документах Коминтерна и в документах ЦК партии и правительства японский империализм характеризовался как самый агрессивный на востоке, поставивший цель перекроить карту дальневосточного региона в своих завоевательных интересах. Японские правители усиливали свои связи с немецким и итальянским фашизмом, и это еще больше подстегивало японский милитаризм, создавало обстановку, чреватую опасными неожиданностями.
Советская страна срочно укрепляла свою обороноспособность на границах, повышала активность своих дипломатических акций.
К восточным границам — в Приморье, Приамурье, в Забайкалье — непрерывно шли эшелоны с людьми, стройматериалами, военной техникой.
…За те сорок восемь часов, которые оказались в моем распоряжении, мы с женой успели не только собрать меня, но подготовить ее к отъезду в другой город.
Я посадил ее на скорый поезд Москва — Хабаровск, проходивший через Омск глубокой ночью. Она уезжала в Иркутск с намерением обосноваться там и ждать меня, если судьбе будет угодно отпустить нам радость новой встречи. Иркутск был городом ее юности, она там училась, там жили ее родители, друзья, и мы рассчитывали на их помощь в устройстве с жильем и работой.
В тряской теплушке, под сопение и храп моих сослуживцев, я снова и снова мысленно перебирал события последних дней. И чем больше я раздумывал над всем, что происходило в моей жизни, тем очевиднее становилась вопиющая несправедливость в отношении ко мне. «И Толька Марев не враг, и стихи Мартынова не чуждые нам, и отличный работник газеты, родившийся в семье городского головы, ни в чем не виновен… Какое-то странное, а скорее предвзятое наслоение нелепостей… Кому же это надо превращать очевидное, элементарно-житейское в трагедию, ломать людям судьбы? Нет, нет, это не может не прекратиться», — думал я.
Через трое суток нашего пути эшелон был остановлен на станции Юрга, и мы услышали команду: «Приступить к разгрузке».
Стало ясно, что на Дальний Восток нас пока не повезут и мы останемся на какое-то время здесь.
В семи километрах от станции, на берегу реки Томи, находился военный лагерь Сибирского военного округа. Ежегодно в летнюю пору сюда собирались для прохождения учебы в лагерных условиях воинские части, расположенные на зимних квартирах по многим городам Западной Сибири.
Мы представляли собой отдельную саперную роту 73-й стрелковой дивизии, и нам надлежало войти в состав спецлагеря инженерных войск округа для освоения соответствующей программы боевой подготовки.
Лагерь рота оборудовала быстро, как в сказке. Утром начали, а к вечеру по всему косогору, полого спадавшему к реке, белели палатки. Выделялась, конечно, штабная палатка, — кубообразная, с радиоантенной и красным флажком, и продолговатая палатка, в которой разместился красноармейский клуб.
Вскоре и слева, и справа от нашей роты разместились другие подразделения, прибывшие в окружной лагерь инженерных войск. Лагерь оказался шумным и редко затихал даже в ночную пору. Роты учились — осваивали оружие, возводили на реке плоты, подрывали только что возведенные пролеты мостов, а ночью по сигналу «Тревога!» подымались и уходили с боевой выкладкой в многокилометровые марши.
Тот учебный год в армии, о котором я пишу, был в боевой учебе особенным. Нарком Ворошилов приказал решительно поднять качество учебы войск, приблизить ее к условиям боевой обстановки, памятуя старинное изречение: «Тяжело в учении — легко в бою!»
Было установлено также: все приказания начальников выполнять бегом. На завтрак, на обед, на ужин мы бежали в строю, бежали и на занятия, и с занятий, бежали даже на концерты в импровизированный зал под открытым небом.
Поначалу непрерывный бег давался с трудом, но постепенно мы втянулись, манера бежать всюду вошла в привычку и ни у кого не вызывала нареканий.
Первый взвод, в котором я оказался, сразу же выделился как лучший. Ребята там подобрались симпатичные, расположенные друг к другу, грамотные, хорошо физически подготовленные. Возводили ли мы переправу через Томь, сооружали ли траншеи и долговременные огневые точки, преодолевали ли проволочные заграждения — все у нас спорилось, и мы перекрывали нормативы, установленные в наставлениях.
Однажды за нашим учением наблюдал сам дивизионный инженер — начальник лагеря. Перед строем он высказал несколько замечаний, но в целом остался доволен занятием и объявил всему подразделению благодарность.
Успешно выдержали мы и другой экзамен — индивидуальную стрельбу по устойчивым мишеням. Мы не были пехотинцами, занятий по изучению личного боевого оружия у нас проводилось мало, и потому наши командиры испытывали беспокойство за исход стрельб.
Но и в этом наше подразделение не подкачало, по-видимому, выручила всех допризывная подготовка. Почти все у нас в роте имели значки «ГТО» («Готов к труду и обороне») и «Ворошиловский стрелок».
Прошло, примерно, с месяц нашей лагерной жизни. Появилось у меня несколько товарищей, с которыми стали складываться дружеские отношения. В свободные от занятий часы мы собирались в клубной палатке и либо читали стихи (и наизусть, и по книгам), либо рассуждали на темы текущих международных событий. И стихов было предостаточно, и событий хватало тоже!
