Борьба человека с природой — вот одна из центральных проблем литературного творчества в Сибири. Здесь особенно близок нам Джек Лондон.
Неверие во мне живет ко всему, что было сказано по поводу моих произведений.
Меня хвалят, а я не верю, и больше того, мне почему-то бывает потом больно и горько.
11 ноября
Написал «Смоленского гостя». Не знаю почему, но пока я люблю этот рассказ трогательной любовью.
Ездили в Черемхово. Выступали на шахтах и заводах. За станками много подростков и женщин. Производит все это тяжелое впечатление. Работа идет круглосуточно. Ночь усугубляет трудности. Да, нелегко дается победа наших войск тылу. Отсюда до фронта тысячи километров, и кажется по напряженности жизни все рядом.
Из Шадринска (шахта) в Черемхово ехали на паре горячих лошадей. Они мчали так, что дух захватывало. Вокруг было темно, и от быстрой езды вьюжно.
16 января 1944 года
Шел в Чите в библиотеку. Мороз пробирает до легких. Дышать больно. Ветер хлещет. На улицах пустынно и уныло.
Вдруг мысли начали работать, и вся глава о гибели Маняши предстала, как на ладони.
Артем Строгов приезжает в Волчьи норы по поручению командования частей Красной Армии. (Слава о юксинской партизанской армии гремит.)
Морозный день. Куржак на деревьях. Он едет верхом на коне. Одет в полушубок, в шапку. За плечами мешок.
У поскотины пикет из ребятишек.
— Откуда?
— Издалека.
— К кому?
— В штаб.
Ребятишки незнакомые, может быть, из других деревень, а может быть, подросли и его не знают.
Через мост взгляд на долину. Видится круча, там были встречи с Маняшкой. Где она? Что с ней?
Лошадь от усталости качается.
В селе Артем спрашивает:
— Где штаб?
— На горе. В доме почты.
Едет. На доме — красный флаг.
— Куда?
— К командующему.
Заходит, глядит: Матвей Строгов.
— Тятя! Товарищ командующий!
Вечером дома расспросы. Набиваются мужики. Артем не утерпит, спросит о Мане.
В дверь заглядывает она сама, но уходит.
Анна чует, что сыну надо сходить к ней. Выручает его.
Тот уходит. (Куда? Додумать, где живет Маняшка.)
Возвращается на рассвете. Бабушка Агафья без устали подогревает самовар.
На рассвете — стрельба, крики.
Артем бежит.
Народ собрался в кучу. В середине Маня, мертвая. Кровь на снегу.
Артем скинул шапку, встал на колени, поцеловал в губы.
Прибежал Матвей.
Кто-то говорит:
— Какая партизанка погибла!
— Дочь погибла. — Это говорит Матвей.
Артем несет Маню на руках в штаб.
А тут уже погоня. Максим с ребятами. Артем тоже.
Белобрысый парень. Мельник из Соколинки.
26 января
Шел по улице Читы, морозно. Вспомнилась юность. Иду по Ново-Кускову с занятий в политшколе-передвижке. В короткой тужурке, в рыжей папахе. Дымок над избами. Светится месяц, и небо все в мерцающих звездах.
Трогательны эти мгновения. Сердце сжимается от них.
5 марта
Железнодорожный разъезд. Вечер. Сижу в читальном зале Дома Красной Армии (ДКА). На дворе пронизывающий свистящий ветер. В читальном зале пусто. Даже библиотекарша, назвав меня молодым человеком, ушла смотреть кино.
Слышится радио. Где-то далеко-далеко надрывается певица. Из кабинета начальника ДКА доносится голос: «Товарищи, выйдем, генерал скоро придет».
В час ночи я должен уехать. Придется чистым полем, незнакомой дорогой идти к станции. Всюду холод, холод, холод…
Приезжал по поручению Политуправления. Очередное занятие кружка журналистики при дивизионной газете. Рассказывал о советской литературе. Все куда-то торопились, посматривали на часы. Поспешил «закруглить».
Организаторы были весьма нелюбезны. Даже не пригласили на чашку горячего чая.
А холодище жуткий. Ощущение такое, будто ты в одном белье.
2 апреля
Итак, двигаюсь к местам, где родился и рос. Выпала такая возможность. Повод практический: мне необходимо иметь официальную, по данным сельсовета составленную характеристику имущественного положения нашей семьи.
На станции Куйтун видел сценку: семья бежит к поезду. Мужик впереди с ящиком, баба с мешком чуть не больше себя, ребятишки с узлами и, наконец, старуха с… ухватом.
Проехали Нижнеудинск и надолго застряли на станции Ук. Ветрено. Земля лежит пестрая от сочетания проталин со снеговыми полянами.
Вспомнилось: ехал как-то из Томска в Иркутск. Стояло лето. Тут же где-то под Уком девки рвали цветы, а белобрысый парень по-хозяйски сидел на рельсах и бренчал на гитаре. Где он, этот парень? Что с ним? Может быть, на фронте, а возможно, как в песне: «Жена найдет себе другого, а мать сыночка никогда?»
4 апреля
Проехали Красноярск. На станции масса военных. Толчея. Галдеж. Перрон оглашает радио: наши войска перешли Прут.
В тайге без задержки пересел на поезд в Асино.
Ехал мимо Вороно-Пашни. Унылое впечатление полуопустевшей деревни. Избы редко, без дворов, церковь осела, оградка разбита. Смотрел со стороны и думал: как важно для искусства воображение. Без него ничего не скажешь достоверного, ничего не нарисуешь подлинного.
Из Асино шел пешком с тяжелым рюкзаком на спине. Дорога грязная, лужи разлились, поля пестрые.
Потом задымились дома Кусковой. Сжалось сердце. Все здесь исхожено, измерено ногами.
Пройдя проулок, остановился и долго смотрел на избу своих. О чем думал? Непередаваемо. Обо всем и будто бы ни о чем.
В избу вошел не сразу. Посмотрел в окна. Была одна мать. Постучал в раму. Она встретила меня в прихожей, заплакала, запричитала:
— Кормилец! И стали-то мы старые и никому не нужные! Как живем? Кошки сырую картошку едят. — Действительно, деталь небывалая.
На кровати, скрюченный под шубой, лежал отец.
Он потянулся ко мне руками, заплакал, затрясся, произнося что-то неясное.
Я припал к его лицу губами. Жар так и пылал. Потом прибежали Прасковья, Нюра, ребятишки. Ребятишки все выросли, и я никого из них не узнал.
На минуту от всех плачущих лиц меня охватило такое отчаяние, такое уныние, что я почувствовал головокружение.
