— Вам хорошо, Луиза? — спросил Шубников.
— Мне так хорошо, что я сама не верю себе, — ответила она и на полшага приблизилась к нему. Он взял ее за руку, сказал: — Не опирайтесь на перила, Луиза. Они наверняка подгнили. Можно упасть.
— С вами я ничего не боюсь.
— Я не такой храбрый, как вы думаете.
— Вы верный, а это дороже храбрости.
Они не сказали сегодня тех слов, которые готовы были сказать, но оба чувствовали, что окажут их в самое ближайшее время.
18
Три дня и три ночи промучилась Виргиния Ипполитовна, прежде чем собралась с силами снова отправиться в дом Белокопытова и приступить к занятиям с детьми.
Но то, что она встретила в доме Белокопытова, навеяло на нее и тревогу, и даже страх.
Она застала Ефрема Маркеловича в постели. Он лежал с обвязанной головой и забинтованной ногой. Лицо его всегда полное, с гладкой кожей, осунулось, побледнело, бескровным казался прямой лоб. Шелковистые русые волосы и густая бородка торчали клочьями. Веселые жизнерадостные глаза с яркой синевой смотрели устало, и поэтому угадывалось, что его сосет боль.
— Виргиния Ипполитовна, проходите, пожалуйста, и не пугайтесь. Я всего лишь жертва несчастного случая, — хрипловато проговорил Ефрем Маркелович, попытался улыбнуться, но улыбка не получилась, губы его дрогнули и легкий стон вырвался из груди.
— Что с вами, Ефрем Маркелыч? Давно ли случалась беда? И почему вы ничего не сообщали мне? Я хоть и прихворнула в эти дни, но все равно поспешила бы к вам на помощь. Вас же нужно немедленно увезти в Томск.
Виргиния Ипполитовна, как всегда в случаях каких-то происшествий, возбудилась, желая действовать, и немедленно.
— Садитесь. Я расскажу все, как было, — сказал Белокопытов и даже чуть приподнялся, опираясь на локоть.
— Лежите! Вам не нужно двигаться, — твердо оказала Виргиния Ипполитовна и опустилась на табуретку. «Боже мой, куда девались его красота и солидность?» — подумала она.
— Нет-нет! Из своего дома я шагу не шагну! — запротестовал Белокопытов, содрогаясь в кровати.
— Но я-то обязана как человек, близкий вам…
Белокопытов схватил Виргинию Ипполитовну за руку, глядя ей в лицо, заговорил, задыхаясь:
— Вы лучше послушайте, что скажу вам…
Виргиния Ипполитовна отметила про себя, как дрожит его рука, как горло перехватывают спазмы.
— Ну, говорите, я слушаю. — Ей стало жалко его. Никогда еще она не видела этого красивого и сильного мужчину таким беспомощным и одиноким.
— Вам известно, что на тракте было нападение на почту? — спросил он, загадочно прикрывая глаза.
— Хозяйка говорила мне, — Виргинии Ипполитовне удалось произнести эти слова с полным равнодушием.
— Ну вот. А меня дернул черт именно в этот час оказаться на тракте. Попал в самую перестрелку. Пуля содрала кожу с головы над ухом, а конь наступил копытом и разворотил ногу…
— А куда вас понесло-то? — спросила она, подумав: «А ведь могли бы встретиться на тракте, вот был бы номер!»
— В Семилужки поехал. У десятника в Дороховой гвозди кончились. Хотел перехватить у купца Белина, чтоб в Томск за таким пустяком не ездить. А тут столкнулись люди… Кони. Пальба… Еще Бог милостив, могло быть хуже. — Он взглянул в лицо Виргинии Ипполитовне, и она по его вопрошающим глазам поняла: он очень хочет, чтоб она поверила ему, не усомнилась в том, что попал он в разбойную свалку по чистой случайности.
— Да как же это могло произойти? — проговорила она и посмотрела на него с недоверием, что-то мешало ей поверить ему, что-то не хватало ему для сущей правды.
— А что тут особенного, — загорячился он, почуяв ее недоверие. — Почтовые подводы шли с охраной. Варнаки, которые напали, чтоб подломить мешки с деньгами, тоже были не с голыми руками, а тут как раз дорога делает поворот, из-за леса ничего не видно. Я и вперся в самое пекло… уж так угораздило, что нарочно не придумаешь.
Ефрем Маркелович помолчал, добавил виноватым голосом:
— Уж вы извиняйте меня, что взволновал вас. Да все минет, все пройдет. Отлежусь дома. Иначе ведь что? Становой следствие откроет, опросы-расспросы начнет, а мне недосуг. Петр Иваныч со школами торопит.
— Да уж знайте, Ефрем Маркелович, я вам худо не сделаю. За ваше-то добро ко мне разве можно подлостью платить? — она взглянула на него, но он успел закрыть глава и сморщить лицо будто от боли.
— Федотовна-то у нас что твой доктор. Примочки из трав делает… — Он начал подробно пересказывать какие травы пригодны в таком случае: подорожник хорош, сушеный березовый лист и смола… смола…
Виргиния Ипполитовна внимательно слушала, покорно держала свою руку в его руке и думала: «Все так, Ефрем Маркелыч, верю, верю, а вот только с кем вы были на тракте: с почтовыми подводами или с варнаками, которые налетели на них? Не ваша ли пуля пронзила страдальца? Не эта ли рука принесла Валерьяну кончину?»
Виргиния Ипполитовна сняла руку с груди Ефрема Маркеловича, чувствуя, как холодные мурашки поползли от пальцев, через локоть, к плечу, к шее.
А тут вдруг открылась дверь и вошла Федотовна с полотенцами на деревянном подносе. Виргиния Ипполитовна встала, уступая место знахарке.
— Поправляйтесь, Ефрем Маркелыч.
— Навещайте меня, Виргиния Ипполитовна, чтоб не залез я от тоски-кручины в петлю. — Он готов был заплакать.
— Непременно, Ефрем Маркелыч. Приду.
19
С половины прошлого века не только в Петербурге, Москве или Киеве и Харькове, но и в других городах, в том числе самых отдаленных, нахлынуло на имущий класс поветрие строить особняки. Обязательным компонентом особняков были зеркала. Зеркальные потолки, двери, панно, интерьеры, стены лестниц и кабинетов, залов, причудливые комбинации и сюжеты требовали уйму зеркал и, конечно, мастеров высокой руки. Зеркала везли из Франции, везли на телегах и санях, устанавливая их в особые приспособления с целью сбережения от ударов и сырости.
Особенно усердствовали в использовании зеркал сибирские золотопромышленники. Чем капитал был крупнее, тем больше был заказ на зеркала.
Один из купцов в Нерчинске привез из Парижа зеркало такой величины, что оно не влезло ни в одну дверь готового дома. Не задумываясь, плотники прорубили новые двери и зеркальную стену внесли в дом. Зеркало приходили смотреть все кому не лень, как на чудо. Еще бы! Чудо проделало путь в девять тысяч верст на подводах.
Спрос на зеркала, естественно, определял уровень и степень производства. Россия своей потребностью ощутимо поддерживала и французский капитал, и французских мастеров.
Не менее, а, может быть, более зависимым был Париж от России и в другой сфере — в модах. Одна французская дама, историк модельного дела, утверждала: Париж вырабатывал моды, а вводил их в обиход, как бы утверждал их жизнестойкость — Петербург.
