Случалось подобное нередко, но исчезали один-два. Тут же убежали сразу семеро.
Лукьяновку обшаривали по всем швам, как старую шубенку. А беглецы в это время сидели у Мамики на огороде, в погребе. Погреб был старый, обвалившийся, безо льда. Кругом стеной конопля, вымахавшая в рост человека. Никому в голову не пришло искать арестантов в коноплянике. Ночью Лукьянов провел арестантов к Окентию Свободному, а оттуда они ушли в Томск.
— Теперь, дочка, и тебе по этой же пути доведется иттить, — закончила свой рассказ Степанида Семеновна.
Поздно вечером в избу вновь с шумом ввалился Петька Скобелкин.
— Прощальный час, барышня, наступил. За овинами, возле леса, тебя ждет дядя Степан. А до него — проводник я. Ужасть как жалко отправлять тебя из Лукьяновки! Если чо не так было, барышня, извиняй. Может, чо сказанул опять же по темноте, просим прощения. — Петька говорил серьезно, в голосе его не было обычной шутливости, и это тронуло Катю до слез.
— Ты не темный, Петя, нет, нет! Ты верный товарищ! Дай я тебя обниму на прощанье! — Катя прижалась к Петьке, похлопала его по спине. Потом обняла старуху. — Недаром, Степанида Семеновна, прозвали вас Маминой. Спасибо за приют, за ласку, за науку!
Вечно вас буду помнить!
Старуха всхлипнула, сунула Кате в руки ломоть хлеба.
— Положи, дочка, за пазуху. В дороге подкрепишься.
Едва спустились с крыльца, снежный смерч ударил Катю в лицо. Из глаз посыпались зелено-фиолетовые искры. Катя сжалась, присела, ждала нового удара.
— Прикрой глаза шалью, барышня, — посоветовал Петька. Катя стянула платок к носу, однако новый порыв вихря так секанул ее по щекам, что ей показалось, будто брызнула из них кровь. — Рукой, барышня, прикрывайся. Вот так. — Петька прикрыл лицо рукавицей.
Третий удар вихря Катя упредила: Петькины советы помогали.
Они перебежали улицу, по узкому проулку спустились к речке, закованной в лед, пошли вдоль высокого яра. Берег надежно защищал их от ударов ветра. Вскоре впереди показалась темная полоса леса.
От его непроницаемой загадочности у Кати заныло сердце.
— Ну, барышпя, конец страданиям — лес начинается. Там и в бурю спокойствие, — оглянувшись, сказал Петька. Он словно почувствовал состояние Кати, ее острую неприязнь к этой темной стене, чужой и грозной.
Возможно, Катя и поверила бы Петьке, чтобы хоть капельку сбавить то напряжение, которое как в тисках сжимало ее сейчас всю — с ног до головы, но только парень умолк, где-то неподалеку раздался жуткий треск, и земля содрогнулась от грохота.
— Ого, как выламывает, холера ее возьми! — выругался Петька, а Катя от испуга на несколько секунд остановилась, замирая.
— Не трусь, барышня, дядя Степан проведет тебя как по плотуару, щегольнул Петька своими познаниями.
А Лукьянов уже ждал их. Он на полшага отделился от толстой сосны, сказал:
— Катя — ко мне, а ты, Петро, поворачивай назад!
И смотри в оба!
— Не сумлевайся, дядя Степан! — крикнул Петька и вместе с порывом ветра исчез из глаз в облаке снега.
— Вставай, Катя, на снегоступы. Я покажу, что к чему, — сказал Лукьянов, вытаскивая откуда-то из тальникового куста лыжи. Катя приняла их и удивиласьтому, что они были совсем непохожими на те финские, на которых каталась когда-то. Те лыжи были длинные, узкие, с подстилками и креплениями. Эти, наоборот, оказались короткими, широкими. К тому же они были обшиты жестким мехом.
— На таких я не ходила, Степан Димитрич, — виновато сказала Катя, ощупывая легкие, гибкие лыжи, с ремнями на середине и с веревочками, тянувшимися от передней кромки.
— На других тут не пойдешь, а не идти нельзя. Поставь вот сюда ноги. Я ремнями их обвяжу…
Кате показалось, что в голосе Лукьянова прозвучал упрек. Она поспешила встать на лыжи, сказала:
— Постараюсь, может быть, и сумею.
— Не боги горшки обжигают, — утешил ее Лукьянов и принялся за дело. Завязывая ремни, он рассказал, как легче двигаться на этих лыжах. Потом на минуту исчез за кустом и вышел оттуда также на лыжах.
Они пошли. В вихрях снега Лукьянов то скрывался совсем, будто проваливался в преисподнюю, то возникал на расстоянии вытянутой руки. Хотя лыжи были совсем иными, старый опыт пригодился. Катя на первой же версте пути приноровилась к ним. Лыжи не скользили назад: ворс меховой обшивки взъерошивался и тормозил. Особенно это помогало при подъеме на взлобки. Оттого, что лыжи были широкими, они хорошо держали на снегу, не тонули. Быстро поняла Катя и другие преимущества лукьяновских лыж. Будь они длинными, ими невозможно было бы маневрировать в таежной чаще.
Раза два концами лыж Катя въехала под валежник и тут же поняла свою оплошность: необходимо натягивать веревочки. При натяжении носы лыж вздымаются, и мелкий валежник не преграждает пути. Поняла Катя и другое: веревки помотают удерживать равновесие, вносят в движение ритмичность.
Местами Лукьянов прибавлял скорость, и Катя едва успевала за ним, но после такой пробежки он давал большую передышку, и она успевала отдохнуть. Катя не могла знать тогда, что знал Лукьянов. Лес не был повсюду одинаковым. В отдельных местах он рос на супесках, корни деревьев здесь обычно простирались по поверхности и при ударах вихрей легко обнажались.
Лукьянов опасался и за себя и за Катю. В ночном сумраке, в непроглядном месиве снега легко попасть под дерево, сокрушенное ветром. Тайга то и дело оглашалась треском. Лукьянов спешил пройти наиболее опасные участки как можно быстрее. Катя следовала за ним по его лыжне, и это облегчало ей путь. Она заботилась только об одном: не отстать, не потерять из виду своего проводника. Ее лыжи скользили по лыжне как-то сами, без особых усилий, и Катя ни разу не уклонилась в сторону.
В логу, в затишке, Лукьянов остановился, поправил ружье, висевшее за спиной.
— Ну, Катя, считай, что мы у цели. До Окентия не больше двух верст. А ходишь ты хорошо. Даже не ожидал. Уморилась, нет? — Лукьянов вынул кисет, начал набивать трубку, которая всегда была при нем — про запас. В такой ветер не так-то легко завернуть цигарку, хотя он и предпочитал этот способ курения.
— А сколько же мы прошли, Степан Димитрич? — спросила Катя, вдруг почувствовав страшную усталость.
— До этого лога от села пять верст, я считаю. А по дороге, кружным путем, до Окентия от Лукьяновки пятнадцать верст.
— Так мы спрямили? — удивилась Катя, про себя подумав: "Ну, на две-то версты у меня сил хватит, а вот если б пришлось идти дальше, опозорилась бы!"
Остановку Лукьянов не стал затягивать, курнул трубку, объяснил:
— Затемно надо в село мне вернуться. Пойдем дальше.
Катя с трудом двинула ногами. Они подламывались в коленях, дрожали икры. "Шагай, шагай, теперь уже недалеко!" — мысленно подбодрила себя Катя. Сил сразу как-то прибавилось, она заскользила вслед за Лукьяновым.
