"Ну вот тебе и на! Значит, не только мне показалось", — подумал Акимов и, ничего не сказав в ответ, только махнул рукой. Однако старик смотрел на него вопросительно и с нетерпением.
— Такое деформированное эхо, Федот Федотыч, наука объясняет особенностями строения поверхности земли и своеобразием воздушных потоков…
— Понимаю, Гаврюха, — киснул головой Федот Федотович. — Земля тут в самом деле, как нигде, изрезана логом. А вот насчет воздуха что-то не примечал!..
— Эх, вздремнуть бы, — зевнул Акимов, — а завтра при дневном свете походим тут, поищем следы твоего Вруна.
— А что же, давай раздевайся и ложись. И меня уж в сон клонит.
— Ты тоже, Федот Федотыч, скажешь! Раздевайся!
Околею к утру, — со смешком в голосе сказал Акимов.
— Нет, нет, паря, полушубок и пимы беспременно снимай. Вот так.
Федот Федотыч сбросил полушубок и, чуть подпрыгнув, лег на пихтовые пружинистые ветки, возвышавшиеся копной. Потом он снял с ног валенки и поставил их поближе к огню. Он лежал теперь головой от огня, набросив на себя полушубок. Вытянутые ноги его в шерстяных чулках хорошо обогревало пламя. Шапку он не снимал, нахлобучил ее до самых глаз.
— Ложись-ка рядом. Тут у меня сверху веток подстилка из собачьих шкур да еще шерстяная дерюга.
Снизу холод, язви его, пробивает. Ну, поспим.
Много не получится, а все ж до следующей ночи протерпим.
Акимов снял полушубок и лег рядом с Федотом Федотовичем. Валенки он сбрасывать опасался, у него не было чулок и ноги были замотаны в портянки. Через минуту он почувствовал, что ему тепло. Ноги и переднюю часть туловища обогревал огонь, а спиной он прижимался к Федоту Федотовичу. Полушубок был чутьчуть и коротковат и узковат, но вскоре он приспособился и сумел так подоткнуть его под себя, что нигде уже не сквозило. Ночью Федот Федотович раза три поднимал его погреть бок у огня. Потом он снова ложился и мгновенно засыпал. Под утро тунгусский огонь сделал свое дело: толстые кедровые сушины превратились в груды горячих углей. От них источалось такое тепло, что таял вокруг снег и воздух над ложем из пихтовых веток отдавал избяным духом…
— Ну как, Гаврюха, поспал, нет ли? — допытывался Федот Федотович, приготавливая завтрак.
— А ты сам-то как, Федот Федотыч? Я поспал всетаки подходяще.
— Ну и я поспал малость. Старику-то много ли надо? Спится, паря Гаврюха, в молодости. А ты спишь камнем. Я под тебя полушубок подтыкаю, думаю, проспешься, а ты и пальцем не пошевельнул.
— Вот оно в чем дело! Уж ты и так, Федот Федотыч, меня опекаешь, как маленького. Но верно и то: один бы я не сообразил такую ночевку устроить. А я-то не понял, чем ты мешок набил. Вижу, что-то тащишь на спине и вроде нетяжелое.
— Наука хоть небольшая, а без знатья загибнешь, как муха. Тайга не теща. Гречневыми блинами не накормит. А собачья шкура, Гаврюха, уж очень хороша на такой случай. Еще лосевая ничего. Ну, ту на нартах возить надо.
С рассветом они встали на лыжи, решили дойти до лога. Акимову хотелось кинуть взгляд на его очертания. По дороге к логу вызвали Вруна на перекличку.
Он, видимо, утром крепко уснул, но все-таки откликнулся, правда, вначале как-то нехотя, а потом повеселее, погромче.
— Ты смотри, Гаврюха, заспался, сукин сын Врунишка, — засмеялся Федот Федотович.
— Ничего, я его сейчас живо в божеский вид приведу, — пошутил Акимов и закричал изо всех сил: — Да ты что же, бездельник, долго или нет будешь дремать?!
Ну уж тут Врун показал себя! Тайга загрохотала, сперва в одном углу, затем — в другом, а под конец эхо прошумело где-то над самыми макушками пихт, в том самом месте, где находились сейчас Федот Федотович и Акимов.
— Во, видел, Гаврюха, какой он горластый! Его, братец мой, запросто не перекричишь.
— Вот это верно сказал, Федот Федотыч! — смеялся Акимов.
Вскоре они вышли на кромку лога. И тут Акимов понял, что Пихтовый лог это не что иное, как старое русло какой-то речки, пробившей себе новый путь. Промоина в геологическом отношении, вероятно, была еще сравнительно молодой. Берега зияли свежими обвалами, вывороченными корневищами пихт. По дну котловин, дымившихся то там, то здесь какими-то незамерзающими источниками, стлалась синеватая дымка.
Еще при осмотре озера у стана, а потом Теплой речки и Вонючего болота у Акимова сложилось впечатлевие, что земля здесь полна жизни, в ней, как весной под снегом, колобродят неуемные подспудные силы.
"Земля тут дышит, бьется у нее пульс" — повторил Акимов про себя, скользя по самой кромке Пихтового лога и обгоняя сейчас то и дело старика, сознательно уступавшего ему дорогу.
— Врун твой, Федот Федотыч, где-то вот тут, в этих котловинках проживает, — засмеялся Акимов, описывая рукой широкий полукруг. Вероятно, первичный звук деформируется и получает множественность отражения не без участия этих самых чаш. Определенно они играют какую-то роль.
Эти последние слова Акимов говорил не столько для Федота Федотовича, сколько сам для себя, размышляя вслух. Но старик слушал его, не пропустив ни одного слова, и, когда Акимов умолк, вздохнул, втайне сожалея, что не все из сказанного понял.
— Не будь, Гаврюха, наш брат таежник тумак, может быть, и не такое еще поприметил бы, — сказал Федот Федотович, увидев, что Акимов положил компас на пенек, обметя рукавицей снег, и сейчас с каким-то особенным напряжением смотрел на него, вытянув из-под шарфа длинную шею.
— Солнце где у нас садится, Федот Федотыч? — спросил Акимов.
— А вот так будет восход, а так — запад. В обед солнце стоит вот здесь. — Старик уверенными взмахами руки расписал по небосводу движение светила.
— Пляшет компас, Федот Федотыч! Врет он сегодня пуще твоего Вруна, — не отрывая глаз от компаса, сказал Акимов.
— Ну, ты пустое мелешь, Гаврюха! Компас надежный. И ни разу он меня не подводил, — обиделся Федот Федотович за такой непочтительный отзыв о компасе. — Дай-ка я сам посмотрю.
Акимов с усмешкой взглянул на старика и чуть отступил от пенька. Федот Федотович сдвинул шапку со лба, уставился на компас немигающими глазами.
— В самом деле, холера его забери, не туда гнет.
Попортился, чо ли? — Федот Федотович сокрушенно всплеснул руками, отступил от пенька, посмотрел на Акимова глазами, полными растерянности.
Акимов раз-другой встряхнул компас, положил его на пенек, потом долго смотрел сквозь пальцы на небо, медленно поворачиваясь по ходу солнца и изредка взглядывая на компас.
— Понял загадку, Федот Федогыч, — Акимов повернулся к старику лицом. Компас твой исправен, а врет он потому, что чувствует железо. В науке это явление называется магнитной аномалией.
— Железо? Да ты чо, паря Гаврюха, в своем ли уме? Какое тут железо? Здесь один кочкарник, язви его! Ему тут конца-краю нету! А он — железо… Из гор его добывают, железо… — Федот Федотович закатился веселым протяжным смехом, поглядывая на Акимова как на чудака.
