— Давай, Гаврюха, ломай еще, чтоб мягче было.
А я тем временем чай сварю.
Акимов набросал ворох пихтовых веток, разровняв их, попробовал лечь. Ветки пружинисто держали его тело, от огня слева и справа тянуло теплом. Кедровые сушины горели жарко, ровно, слегка потрескивали, но угольками не отстреливались. "Можно даже поспать, не опасаясь, что прыгающий уголек подожжет тебя", — подумал Акимов.
— Иди, Гаврюха, попьем чаю да начнем с Вруном разговаривать, послышался голос Федота Федотовича.
Акимов лежал на пихтовых ветках, смотрел на небо.
Полный месяц степенно плавал по обширным просторам, слегка подсвечивая продолговатые дорожки, сотканные из мерцавших звездочек. "Когда-нибудь вспомню этот час — тайгу, звезды, костер, землю под белым покрывалом, легенду о Вруне — не поверю сам себе, так все необычайно, так непохоже на то, о чем мечталосы Петроград, баррикады, массы народа под красными флагами… — проносилось в уме Акимова. — А все-таки холодно здесь, хоть в воздухе носится что-то весеннее, придется на корточках коротать длинную ночь у огня…
И Врун этот — чистая фантазия старика, охотничья побаска".
— Иди, Гаврюха! И зря ты одемши лег. Озябнешь! — снова послышался голос Федота Федотовича.
Акимов вскочил, ощущая, как с затылка по спине поползли холодные мурашки. "Одемши лег! Что же он посоветует — до белья мне раздеться?" — подумал Акимов, приближаясь к старику, который бодро, будто позади не было целого дня беспрерывной ходьбы, суетился возле костра, постукивая ложкой о кипящий котелок.
— Вкусно пахнет, Федот Федотыч! — сглотнул слюну Акимов.
— Садись, паря, сюда на колоду, — пригласил старик.
Акимов сел. От огня, который пылал с трех сторон, струилось тепло. Федот Федотович подал Акимову сухарь и ложку, потом снял котелок с варевом и поставил его прямо на снег.
— Ешь, Гаврюха!
Они принялись черпать из котелка варево. Еда казалась до того вкусной, что ее не с чем было бы сравнить. Вскоре Акимову стало жарко. Он сдвинул шапку на затылок, расстегнул полушубок.
— Такой, паря, огонь, — кивнул старик на сушины, объятые пламенем, прозывается тунгусским. Тунгусы — люди лесные. И лето и виму живут в урманах.
Многому у них наши русские охотники научились.
— А хватит нам, Федот Федотыч, этих дров до утра? — спросил Акимов.
— До вечера будут гореть! Самый жар, Гаврюха, впереди. Вот когда от дерева угли начнут отваливаться, тут уж такое тепло пойдет, что никакой мороз не остановит. Мороз силен, ну и огонь молодец!
Управившись с варевом, они принялись пить чай.
Несмотря на вечерний час и сумрак, который окутывал тайгу, Федот Федотович где-то в пихтовых зарослях нашел смородиновый куст и, отломив один прутик, измельчил его на короткие кусочки и бросил в чайник.
Приправа к чаю оказалась восхитительной. Акимов отхлебнул из кружки глоток и придержал его во рту, испытывая от особого вкуса чая редкостное наслаждение, — Летом, Федот Федотыч, пахнет, — прищелкнул языком Акимов.
— Ага, учуял! — засмеялся старик.
Они не спеша допили чай из кружек, потом Федот Федотович начерпал снегу в котелок, сложил в него ложки и кружки и снова повесил их на огонь.
— Пусть помоется посуда.
10
Не сказав больше ни одного слова, он вышел за пределы огненного круга и вдруг, напрягая голос, закричал:
— Здорово, Врун!
Акимов курил, сбрасывая пепел цигарки в снег.
Услышав голос Федота Федотовича, он встал. Эхо почемуто долго не откликалось. Акимову даже показалось, что оно уже не отзовется. Но вот прошло еще несколько мгновений, и над тайгой понеслось: "0-о-ро-воо уун!"
— Здорово, Врун! Федот пришел! — крикнул снова старик, как только эхо смолкло. Повторилось прежнее: тишина, почти минутное безмолвие и раскаты, сильные и протяжные раскаты эха:
— 0-оо-ро-воо… е-е-до-оо-т.
— А ты слышишь, Гаврюха, Врун-то здоровается со мной. "Здорово, кричит, — Федот!" Помнит, слышь, старого знакомого, — усмехнулся Федот Федотович, но Акимов в этом ничего удивительного не нашел, так как слова "здорово" и "Федот" были самыми протяжными.
— Пусть он, твой Врун, Федот Федотыч, со мной поздоровается, — сказал Акимов.
— Сейчас попрошу, — отозвался старик и, отойдя подальше от огня, за пихтовую чащу, крикнул:
— Эй, Врун! Гаврюха пришел! Поздоровайся с ним!
Скажи ему: "Здорово, Гаврюха!"
Эхо долго не откликалось, потом откликнулось, прокатилось по тайге и замолкло, но замолкло не насовсем, а, чуть пригаснув, загрохотало сильнее прежнего.
— Откликается он, Гаврюха! Слышишь? — сказал Федот Федотович, и в тоне его голоса сквозило удовлетворение: не зря, мол, привел тебя к Пихтовому логу.
Надо было обладать, конечно, большим воображением, чтобы вторую волну эха отделить от первой и принять ее за отражение какого-то другого голоса. И всетаки эхо в Пихтовом логу было необычным. Акимов отметил это про себя еще в тот момент, когда Федот Федотович подрубал кедровые сушины для тунгусского огня. На дробный стук его топора эхо откликалось зычно, протяжно, как и на голос, но особенность его была в том, что оно распадалось на какие-то отдельные пучки звуков, которые, раскатившись по различным углам тайги, начинали словно бы перекликаться, создавая впечатление множественности голосов. Конечно, в ночное время да еще в состоянии волнения все это могло сбить даже опытного таежника с ориентиров и породить легенду о Вруне, якобы живущем в Пихтовом логу. "Особенности акустики местности, зависимые от ее физических данных. Не что иное. Любопытно. А может быть, что-нибудь и другое из области физики…" — думал Акимов. Он забыл об усталости, встал на лыжи и пошел в темноту леса.
— Ого-го! Ого-го! Ого-го! — кричал он.
Казалось, что эхо сотрясает землю, перекатываясь и грохоча по всей тайге. Но особенна причудливо раскатилось эхо, когда Акимов выкрикнул длинную фразу:
— Эй, Врун, черт бы тебя побрал, давай выходи, поразговариваем! Ха! Ха! Ха!
Тут уж действительно самый неверующий в нечистую силу и тот бы призадумался. Эхо раскатилось, и началась такая перекличка, послышалось такое многообразие звуков и оттенков, что в какое-то из мгновений Акимову показалось, что из глубины тайги даже называлось его новое имя. Он в уме подобрал еще более длинную фразу и прокричал ее. И повторилось прежнее.
И снова ему показалось, что в этих раскатах эха произносилось: "Гаврюха! Гаврюха!"
"Смешно, но поверить в это очень просто. Психическое воздействие легенды", — думал он, приближаясь к огню, возле которого в крайне настороженной позе, сдвинув шапку на затылок, стоял Федот Федотович.
— А ты слышал, Гаврюха, он тебя называл, — взволнованно сказал старик, когда Акимов подошел к костру.
