— Я не видел никакой бабочки. В любом случае, что тут плохого?
— Ох, боже мой. Вы нарушили табу. Наверно, не знали. Но в будущем, ради бога, осторожней. — Он сидел, тяжело дыша, Краббе не мог вымолвить ни единого слова. Воздушная фабрика насекомых стрекотала вдали. — И, — предупредил Манипенни, — если над нами сегодня гром грянет, ради всемогущего бога, не вздумайте в этот момент расчесывать волосы. Это очень серьезно. — Свинья теперь храпела самым нежным образом, стражи-темьяры ласково наблюдали за спящей. — Я медленно поеду, — сказал Манипенни. — Не хочу, чтобы что-то дурное случилось. — И они поползли дальше.
Краббе сидел неподвижно, молча, будто фотографировался, и думал: «Ох, поверит ли кто-нибудь, поверит ли кто-нибудь дома? Там просто не знают, все такие невинные, сидят в своих офисах на Флит-стрит и в Холборне».
Вскоре подъехали к окраинам Маваса. Манипенни остановился вроде бы где пришлось, в задавленном деревьями местечке, невидимом ни с одной другой точки длинных джунглей по обеим сторонам дороги. Река давно исчезла. Но из путаницы папоротников и лиан, гниющих пальмовых стволов, тихо вышли трое маленьких мужчин в набедренных повязках, вооруженных бамбуковыми трубками для стрельбы, улыбаясь, приветствуя. Манипенни коротко что-то сказал, сделал кабалистический знак. Свинью разбудили, сильно толкая, крутя за уши; она вместе с мужчинами выбралась под звяканье пустых консервных банок; мужчины уходили со смехом, махали руками. Джунгли их вмиг поглотили.
— Хорошо, — сказал Манипенни со вздохом. — Чем хотите заняться? Ленч в поместье пропустили. Прошел, — он прищурился на свои наручные часы, — час назад. Лучше переночуйте со мной. Хотя у Хейнса только одна свободная кровать. — Он запустил мотор, рванул рычаг, стиснув зубы, как бы от ненависти. — Можно жребий бросить. Один на полу будет спать.
— Я вчера ночью спал на полу.
— Ну, тогда и еще раз не будете возражать. Наш Темпл немножко больше привык к хорошей жизни.
— Симпатичный он парень?
— О да. Много говорит про фонемы, семантемы и билабиальные фрикативы. У него фургон с записывающей аппаратурой. Хороший парень.
Они въехали в Мавас, город приличных размеров для этого района хулу: широкая главная улица, несколько магазинов; чистый полицейский участок, окруженный растеньями в кадках; даже кинотеатр. Два здешних поместья — одно выше по реке, одно ниже — могли обеспечивать себя рисом, рыбой, мясом буйволов; местные долбильщики имели возможность скромно повеселиться свободным вечером. Манипенни подъехал к деревянному бараку с табличкой «Министерство по делам аборигенов», с переводом — краской посвежее — на официальный малайский: «Педжабат Каум Лели» (буквально «министерство оригинального племени»), и едва высохшей краской на дикие клинописные символы, полностью незнакомые Краббе.
— Его алфавит, — объяснил Манипенни. — Темьярский алфавит Номер Один. Но уже готовится Номер Три. — Говорил он это с какой-то мрачной гордостью.
В прохладном кабинете сидел Темпл Хейнс. Перед ним стояли три крошечных аборигена. На стене висел большой лист глянцевой тряпичной бумаги с картинками: мужчины, женщины, дети, лошади, свиньи, дома, поезда, аэропланы, буйволы, деревья. Темпл Хейнс по очереди указывал палкой на картинки, приглашая маленьких мужчин сказать, что там изображается. Казалось, он с радостью увидел Манипенни.
— Похоже, с этим диалектом я не особо продвинулся, — сказал он. — Все время одно и то же твердят. Как бы все одинаково называют. — И прочитал какое-то безумное слово из своей записной книжки. — Вот так вот.
— Да, — кивнул Манипенни. — Это значит «картинка».
— Зачем несколько изображений одной и той же вещи? — полюбопытствовал Краббе.
— Для множественного числа, — объяснил Темпл Хейнс. И поднялся. — Кажется, я не имел удовольствия. — Манипенни признался, что позабыл имя Краббе.
— Краббе, — представился Краббе.
— Краббе, — повторил Темпл Хейнс. — В Лондоне я был знаком с Краббе. С Фенеллой Краббе, поэтессой. Родственница какая-нибудь?
— Очень дальняя жена. Скоро больше не будет женой.
— Мне искренне жаль это слышать, — сказал Темпл Хейнс. — Я очень высоко ценю ее произведения. — Трое аборигенов с упреком взглянули на Краббе снизу вверх.
Темпл Хейнс казался чистейшим пассажиром «Мейфлауэра»
[23]
: невыразительные черты лица, ясные ореховые глаза, настолько же здравые, как глаза Манипенни безумные. Никакой стрижки ежиком: светло-каштановые образцовые волны аккуратно расчесаны на прямой пробор. Но штаны из акульей кожи сшиты по-американски, деликатно очертив круп, когда он повернулся потушить сигарету, от которой не бывает рака. На нем была быстросохнущая кремовая рубашка, галстук-бабочка в крапинку. На спинке стула висел пиджак.
— Думаю, все на сегодня, — сказал он Манипенни. — Можно на два их снова позвать? — Манипенни выкашлял отпущение. Трое маленьких мужчин неопределенно выразили почтение и зашаркали прочь.
— Где мой клерк? — спросил Манипенни. — Письма надо написать.
— Ушел, — сказал Хейнс. — Около часа назад. Очень любезно оставил мне кабинет.
— Если хотите съесть ленч, — сказал Манипенни, — можете получить у Ань Сю-чжу. Я на ленч никогда не хожу. — Взглянул на обоих безумным взглядом и сел за свой письменный стол.
Хейнс с Краббе вышли на жаркую улицу.
— Я дома в журнале читал одну ее вещь, — сказал Хейнс. — Длинные стихи о Малайе. По-моему, очень впечатляющие.
— Никогда не читал, — сказал Краббе. — Даже не знал про них.
— Правда? — Хейнс быстро взглянул на Краббе с искренним сдержанным недоверием. — У нас был краткий курс в Англо-американском обществе Юго-Восточной Азии в Лондоне. Очень полезный курс, дает общее представление. Она прочитала две лекции. Приходила с довольно видным малайцем, имя которого я позабыл.
— Зато я не забыл, — сказал Краббе, думая: «Так или иначе, что она о Малайе знает, черт побери?» — Без сомнения, его высочество Абан Даханский.
Слыша хрипоту в голосе Краббе, Хейнс снова взглянул на него со сдержанным любопытством.
— В любом случае, — сказал он, — она сделала себе имя. И очень помогла всем нам, приехавшим сюда впервые.
— Всем? — переспросил Краббе. — Кому?
— Разным организациям, — неопределенно ответил Хейнс. — Тут, в Юго-Восточной Азии, полно дел. — Вполне самодовольный голос, из записи «Четырех квартетов», хотя гораздо моложе. — Я, как вы догадались, занимаюсь лингвистическим направлением. Потом есть направление межрасовых отношений. И есть методы подготовки учителей, хронометраж и изучение трудовых движений на производстве, поведенческие навыки, статистика, социологические обзоры и, естественно, демографические исследования. Дел полно. Стоит, конечно, больших денег, но это наилучшее вложение капитала. Нельзя позволять коммунистам завладеть страной.
