— Где бабки держишь, дед? — хрипло спросил Идрис. По-американски он говорил лучше, чем Хасан по-английски. — Давай, выкладывай, понял.
Маньям не сводил глаз с ножей.
— Сколько хотите?
— Двадцать баксов, — сказал Азман.
— Сто баксов, — потребовал Хасан, крепко ткнув локтем Азмана. — Выкладывай, будешь в полном порядке.
— У меня нету денег, — сказал Маньям.
— Спорю, деньги у тебя в штанах, — поспорил Хасан. Мятые зеленые штаны лежали на кресле. — Плати.
— Или, — добавил Идрис, угрожающе взмахнул ножом, уронил его на пол, поймал, повторил все это еще раз. — Или.
— Бумажник в другой комнате, — сказал Маньям. — Сколько там, я не знаю. Пойду принесу.
— Правильно, принеси, — разрешил Хасан. — А мы тут обождем.
— Ага, — кивнул Маньям, проворно вылезая из постели. — А вы тут обождите.
— Идиот, — крикнул Идрис по-малайски. — Там телефон. Держите его.
Ближайший к Маньяму Азман схватил его за саронг, мигом упавший к ногам Маньяма, обнажив круглые черные ягодицы, короткие безволосые ноги, срам Маньяма.
— Пусти, — сердито сказал Маньям. Попытался прорваться в гостиную, упавший саронг мешал; слишком энергично уворачиваясь от Азмана, он запутался в своих ногах, в складках саронга, упал, сильно стукнувшись носом о дверную ручку. Секунду лежал, чертыхаясь, чувствуя, что лицо, только зажившее после побоев, опять разбито. — Черт вас побери! — крикнул он.
— Гони деньги, дед, — пригрозил Идрис. — И никаких больше фокусов, ясно?
— Машина! Машина идет! — прокричал снаружи Хамза.
— Аллах!
— Назад той же дорогой! — приказал Хасан. — В окно, живо.
— Сперва деньги возьмем, — твердил Идрис. — Тут, в штанах.
— Назад, назад, я приказываю, — распоряжался Хасан. — Назад, быстро, быстро.
— Штаны возьму, — сказал Идрис, схватив их со стула.
Голый Маньям пытался подняться с криками:
— Помогите! Убивают! — слыша приближавшийся шум мотора.
Мальчишки помчались стрелой. Азман уже выбрался в безлунный сад, неуклюже свалился на помогавшего ему Хамзу. Идрис со штанами под мышкой последовал за ним, потом вывалился Хасан. Большие глаза автомобиля свернули на подъездную дорожку, высветили маски, нерешительные ноги, гадавшие, удирать или нет.
— Помогите! Помогите! — кричал Маньям из парадных дверей. — Ловите их, быстро! Вон там!
Вайтилингам на заднем сиденье автомобиля громко пел:
— …И еще выше солнце, чем прежде, взойдет, и своими лучами могучими грозно сожжет злобный вражеский Запад порочный, согревая улыбкою весь мир восточный, — на простонародном японском.
Арумугам вылез, держа кулаки наготове, высоко скрипя:
— Где? Где?
Мальчишки бросились врассыпную. Идрис с Хамзой попались в огромные руки Сундралингама, слишком поздно сообразив, что подобные приключения не для маленьких городишек, это элемент столичной культуры. Хамза легонько ткнул ножом Сундралингама в руку. Сундралингам взвыл, Хамза с Идрисом улизнули. Арумугам упал, сбитый Азманом с ног.
— Бегите, бегите! — И они бежали. Хасан на бегу вспомнил про пиджак с галстуком-шнурком в кармане, лежавший под деревом. Завтра его черед ходить в униформе. Он побежал туда, готовясь схватить костюм из тени под деревом. Даже в панике и спешке Хасан хорошо понимал, что стал вожаком справедливо, — хватило мозгов вспомнить про необходимость забрать с места преступления решающую улику. (Преступления? Было совершено преступление?) Тут Арумугам, сильный и мужественный под обличьем женского голоса, поймал его, снова быстро встав на ноги. Хасан бился в мускулистых руках, теперь пришла его очередь звать на помощь, но шесть беглых ног топали вниз по дороге, покинув его. Схваченный боевой хваткой, ступая от боли на цыпочках, он шагал к дому, к поджидавшим Маньяму и Сундралингаму, слыша пищавший в ухо голос. Вайтилингам храпел.
Маска была сдернута в доме, освещенном для допроса третьей степени, лицо Хасана осмотрено.
— Сын Сеида Омара, — констатировал Сундралингам.
— Да, да, — пропищал Арумугам. — Что отец, что сын. Это Сеид Хасан.
— Они штаны мои унесли, — заявил Маньям.
— Что это у него?
— Пиджак.
— Деньги были в кармане? — спросил Сундралингам. И пососал ранку на руке.
— Бумажник. Да, какие-то деньги, немного.
— А лицо, — заметил Арумугам. — Они тебе лицо разбили.
— Да, да, это тоже.
— Пембохонг, — взорвался Хасан, — врун. — Арумугам стиснул его покрепче. — Ой! — крикнул Хасан.
— Ну, — сказал Сундралингам, — звоню в полицию. Неужели Сеид Омар никогда не избавится от неприятностей?
Итак, еще сравнительно рано вечером компания распалась, гостиная выглядела словно утром после вечеринки, Сеид Омар стонал над своим черным кофе.
— Но, черт побери, — сказал Краббе, — сдается мне, что в потере работы никто не виноват, кроме тебя самого.
— Другие, — сказал Сеид Омар, закрыв глаза на свет, обмякнув в кресле, — другие делали то же, что я, и не потеряли работу. У меня пропало всего одно досье, хотя я не думаю, будто в самом деле его потерял, кто-то специально украл. Никогда не претендовал, будто хорошо на машинке печатаю. Брал совсем мало отгулов. Один раз в столе была бутылка виски, и то потому, что болел лихорадкой. Другие хуже делали и не получили отставку. Меня подставили. За этим стоит Маньям.
Лим Чень По деликатно зевнул, по-прежнему держась на расстоянии от Розмари, искусительно усевшейся перед ним на диване. Розмари дулась с дурным суеверным предчувствием из-за провалившейся или лопнувшей вечеринки в честь своего обручения. С отвращеньем поглядывала на Сеида Омара, обвиняя его, виня Краббе, потом решила обвинить Лим Чень По в неудавшемся вечере; если теперь Джо напишет, разорвет помолвку, тоже будут они виноваты.
— Кто твое место получит? — спросил Краббе.
— Не знаю, не знаю, — простонал Сеид Омар. — Наверно, какая-нибудь тамильская женщина, очередная родня этих черных ублюдков.
— Ну уж, в самом деле, — возмутилась Розмари, шевеля идеальными губами.
— Наверно, придется тебе чего-нибудь подыскать, — вздохнул Краббе. — В моем офисе может открыться вакансия. Хотя, — добавил он, — фактически это теперь не мой офис.
Потом раздался шум машины, слишком тяжелой для личного автомобиля; фары высветили засохшие цветы в горшках на веранде у Краббе.
— Кто бы это ни был, — сказал Краббе, — слишком поздно для вечеринки.
Загромыхали железные дверцы, ботинки. На веранде остановился инспектор Исмаил, отдал честь, продемонстрировал массу зубов и сказал:
