— Тогда пообедай. По пятницам я обедаю в семь тридцать. Сперва выпьем. — Краббе крикнул слуге: — Дуа оранг!
Розмари выпила несколько порций джина, потом погрузилась в реминисценции.
— Ох, Виктор, как было чудесно. Меня показывали по телевизору в сари, целых десять минут потратили на интервью, вы бы видели, сколько я писем на следующий день получила. Пятьдесят, нет, сто брачных предложений. Но я говорю, обожду Того Самого, даже если всю жизнь придется дожидаться, и…
— А теперь ты нашла Того Самого.
— Нет, нет, Виктор, я его ненавижу, он так со мной обошелся, а ведь я могла выйти за управляющего, и за члена парламента, и за епископа, и, о да, за герцога. Его звали лорд Посеет.
— Того самого герцога?
— Да. Но я себя сохранила, отсылала им назад цветы, норковые шубы, никогда ни с кем не спала, а могла бы спать с кем пожелаю. Я была девушкой, пока не появился Джо, Виктор, я все ему отдала, все. — Она глотала слезы, утратив человеческий вид. — Он все от меня получил.
— А теперь ты его ненавидишь.
— Я люблю его, Виктор, люблю его. Он единственный мужчина на свете.
— Хочешь сказать, тебе нравится спать с ним?
— Да, Виктор, я его люблю. Это была любовь с первого взгляда.
Розмари от души пообедала. На обед была жареная курица под хлебным соусом, и сперва она все лихорадочно залила кетчупом, потом, соусом «Ли энд Перрин», частенько во время еды добавляя в тарелку приправы. С кофе выпила «Куантро», потом «Драмбюи». Потом откинулась в кресле.
— Виктор, — сказала она, — Джалиль правду сказал?
— Про Джо?
— Нет, про вас. Будто вам уже не нравятся женщины.
— Некоторые нравятся.
— Он сказал, вам мальчики нравятся.
— Так и сказал, господи помилуй?
— Все толкуют про вас и про того самого мальчишку Лоо. Вот что сказал Джалиль.
— В самом деле?
— Виктор, это правда?
— Нет, Розмари, неправда. Он пишет музыку, я пытаюсь помочь.
Розмари хихикнула.
— Не верю.
— Как угодно, моя дорогая.
Розмари приняла позу глубокого расслабления, раскинула руки-ноги, сонно вымолвила:
— Виктор.
— Да?
— Китайцы то же самое, что англичане?
— Да.
— Откуда вы знаете?
— Это просто само собой разумеется.
— А. — Птица-медник ковала, медленно отбивая минуты.
— Виктор.
— Да?
— Вам можно, если захотите.
— Что мне можно?
— Ох, Виктор, Виктор. — Она села и яростно крикнула: — Я так одинока, я так одинока, меня никто на свете не любит.
— Нет, тебя многие любят.
— Джалиль про вас правду сказал, правду, правду. Никогда в жизни меня так не оскорбляли.
— Возможно, я не так чувствителен, как его светлость.
— Я домой пойду, домой.
— Я тебя подвезу. — И Краббе с большой готовностью пошел к крыльцу, где стоял его автомобиль.
— Пешком дойду, спасибо. Не хочу ехать в вашей машине. Я вас ненавижу. Вы такой же дурной, как все прочие, а я думала, что другой. — Она сердито обулась и вымелась со своей смехотворной красотой, после чего комната не опустела.
Краббе устроился за вечерним чтением.
Глава 3
Работа у Виктора Краббе была вполне подходящей, несколько сумрачной. Исполняя обязанности руководителя системы образования штата, он медленно уступал пост малайцу. Порой этот малаец, моложавый мужчина с обаятельнейшей улыбкой, почтительно относился к Краббе, проявляя великое рвение к обучению; порой являлся в офис, точно во сне его посетил ангел, всему обучив с помощью безболезненной гипнопедии. Потом малаец, по-прежнему в высшей степени обаятельно, стал давать Краббе практические указания — усмирить бунт учащихся местной школы; составить на вежливом английском языке письмо директору, извиняясь за потерю денежной расписки; подписать бумагу; послать за кофе и слойками с кэрри; вообще приносить пользу. Сам малаец посиживал за столом, курил сигареты с мундштуком «Ронсон», звонил китайцам-подрядчикам, всыпал им чертей, — сперва громко объявив свое официальное звание, — время от времени драматически хмурился над толстыми папками. Поэтому Краббе низвел себя в ранг герцога из «Меры за меру», бога, которого каждый может потрогать; бродил по городским школам, давая детям забавные уроки («этот белый всегда нас смешит, очень радует»). Иногда пытался совершить более впечатляющее доброе дело, и нынче утром посетил главу Информационного ведомства штата, держа на уме определенные планы.
Нику Хасану нравилось, чтоб его звали Ники. Английское имя считалось в его кругу шиком. Приятели Ники, Изаддин и Фарид, звались Иззи и Фред, а Лахман бен Дауд именовался Локман Б. Дауд с ударениями на первых слогах. Весьма начальственная, весьма американская, вполне законная транслитерация исламского имени. Ник Хасан старался слепить собственный имидж соответственно прозвищу, восседал боссом совместного спекулятивного предприятия за своим официальным безобидным столом, усатый, аккуратный, в деловом гуле кондиционера. Краббе его поприветствовал, добросовестно улыбаясь при взаимном обмене приветствиями. Ники и Вики. Образование и Информация. Потешная команда новой Малайи.
Первым делом Краббе рассказал Нику Хасану про Роберта Лоо и его симфонию.
— Понимаете, — сказал Краббе, — кроме эстетической ценности, о чем я судить фактически не в состоянии, просто-напросто очень кстати с политической точки зрения.
— Музыка? С политической?
— Да. Вам, конечно, известно, что Падеревский стал премьер-министром Польши. Падеревский был великим пианистом.
— Это было где-то до меня.
— Исполнение этой симфонии может стать серьезным актом независимости. «Мы в Малайе стряхнули ошметки чужой культуры. Мы переросли сопилку и двухструнную пиликалку. Мы возмужали. У нас есть собственная национальная музыка». Представьте, как полный оркестр играет в столице симфонию, представьте радиотрансляцию: «первая настоящая музыка из Малайи»; представьте гордость простого малайца. Вы обязаны что-нибудь сделать.
— Слушайте, Вики, простому малайцу плевать, черт возьми. Вы не хуже меня знаете.
— Да, но суть не в том. Это культура, а в цивилизованной стране должна быть культура, хотят люди этого или нет. «Наша национальная культура» — одно из общих клише. Ну, вот вам и первый кусочек национальной культуры: не индийской, не китайской, а просто малайской, вот так.
— Что за штука? — подозрительно спросил Ник Хасан. — Современная? Ну, знаете, вроде Гершвина? Мотив приятный? Вы правда думаете, будто она чего-нибудь стоит?
