— Оно и к лучшему, старый уже очень был страшный.
— А знаете, — продолжала Мануэла, — платье вы можете оставить себе. Дочка той дамы сказала Марии: нам ничего не надо, оставьте все у себя. И Мария просила вам передать, что она дарит вам это платье.
— О! — воскликнула я. — С ее стороны это необыкновенно любезно, но я никак не могу принять такого подарка.
— Опять все снова-здорово! — недовольно пробурчала Мануэла. — Да и все равно вам придется заплатить за чистку. Ничего себе пятнышко, как после дворгии.
Мануэла, наверное, хотела сказать: после оргии.
— Ну хорошо! Поблагодарите от меня Марию, скажите, что я растрогана до глубины души.
— Вот это другое дело, — просветлела Мануэла. — Конечно, я передам ей от вас большое спасибо.
Кто-то коротко постучал в дверь: тук-тук!
6
Хабискор егозон
Стучал Какуро Одзу.
— Добрый день, — поздоровался он, порывисто входя в привратницкую, и, заметив Мануэлу, поклонился ей. — Здравствуйте, мадам Лопес.
— Здравствуйте, месье Одзу, — чуть ли не выкрикнула она.
От радости, конечно. Мануэла очень эмоциональная.
— Мы пьем чай, — сказала я. — Не хотите ли присоединиться?
— Спасибо. С удовольствием, — отозвался Какуро и придвинул себе стул. Тут он заметил Льва. — О-о, какой котище! В прошлый раз я его не рассмотрел. Похоже, он у вас занимается сумо.
— Попробуйте мадленку, — предложила Мануэла и подвинула корзинку Какуро. — Они ампельсиновые.
Еще одно диковинное словечко.
— Спасибо, — поблагодарил Какуро и взял одну штучку. — Божественно! — одобрил он, проглотив кусочек.
От счастья Мануэла так и заерзала на стуле.
— Мы с приятелем поспорили, какая из европейских стран держит первенство в области культуры, — сказал Какуро после четвертой мадленки. — Я пришел узнать ваше мнение. — Он задорно подмигнул мне.
Мануэла разинула рот не хуже молодого Пальера, за которого только что заступалась.
— Приятель считает, что Англия, а я, конечно, за Францию. И я сказал ему, что знаю человека, который мог бы нас рассудить. Вы согласны?
— Да, но я пристрастный судья, — сказала я, — мой приговор не будет иметь силы.
— Нет-нет, — возразил Какуро. — Вам не придется выносить никакого приговора. Просто ответьте на мой вопрос: какие, по-вашему, два главных достижения французской и английской культуры? Сегодня мне очень повезло, мадам Лопес, я могу узнать и ваше мнение по этому поводу, если вы только захотите им поделиться, — прибавил он.
— Англичане, — очень уверенно начала Мануэла, но тут же остановилась и, верно, вспомнив, что она всего лишь бедная португалка, осторожно сказала: — Нет, сначала вы, Рене.
Я на секунду задумалась.
— У французов — язык восемнадцатого века и мягкий сыр.
— А у англичан? — осведомился Какуро.
— Ну, тут и думать нечего! — заявила я.
— Пуддингкх? — предположила Мануэла, не пожалев согласных.
Какуро от души рассмеялся:
— Отлично, а еще?
— Еще рустбиф, — сказала она, выговаривая так же старательно.
— Ха-ха-ха, — продолжал смеяться Какуро, — я с вами совершенно согласен, мадам Лопес. А что скажете вы, Рене?
— Habeas corpus
[22]
и газон, — сказала я, тоже смеясь.
Теперь мы хохотали все втроем, вместе с Мануэлой — ей послышалось «хабискор егозон», и эта бессмыслица ее страшно насмешила.
Опять постучали в дверь.
Просто с ума сойти, вчера до моих скромных апартаментов никому дела не было, а сегодня — нате, пожалуйста, центр вселенной.
— Войдите! — забывшись в пылу разговора, крикнула я.
В дверь заглянула Соланж Жосс.
Мы втроем вопросительно на нее посмотрели, словно были гостями на званом ужине, а плохо вышколенная прислуга посмела нарушить наш покой.
Соланж Жосс открыла было рот, но тут же его закрыла.
Еще одна голова, Паломы, просунулась пониже, где-то на уровне замочной скважины. Я наконец-то опомнилась и встала. Мадам Жосс тоже опомнилась и спросила:
— Могу я ненадолго оставить у вас Палому?
Было видно, что ее так и распирает любопытство.
— Добрый день, месье Одзу, — поздоровалась она.
— Добрый день, дорогая мадам Жосс, — любезно отозвался он, встал, подошел к ней и поздоровался за руку. — Здравствуй, Палома, очень рад тебя видеть. Не волнуйтесь, мадам, вы можете со спокойной душой доверить нам Палому.
Вот так одним махом и с величайшей учтивостью он распростился с мадам Жосс.
— Да… конечно… спасибо, — промямлила Соланж Жосс, медленно пятясь и все еще плохо соображая.
Как только она оказалась в холле, я закрыла дверь и спросила Палому:
— Хочешь чаю?
— Благодарю вас, охотно, — ответила она.
И каким ветром занесло принцессу к партийным деятелям?
Я налила ей полчашечки зеленого чая с жасмином, а Мануэла подвинула уцелевшие мадленки.
— А по-твоему, что хорошего изобрели англичане? — спросил Палому Какуро, не позабывший о споре с приятелем.
Пальма задумалась не на шутку.
— Шляпу как символ твердолобости, — сообщила она.
— Великолепно, — одобрил Какуро.
Я поняла, что недооцениваю Палому, и решила присмотреться к ней еще внимательнее, но тут опять постучали, и мои мысли заторопились в другую сторону: я вспомнила, что судьба, как известно, трижды стучится в дверь и всех подпольщиков рано или поздно разоблачают.
Поль Н’Гиен, кажется, был первым человеком, который ничему не удивился.
— Здравствуйте, мадам Мишель, — сказал он. — Здравствуйте все.
— А мы, Поль, — сказал Какуро, — окончательно дискредитировали Англию.
Поль вежливо улыбнулся.
— Вот и хорошо, — произнес он. — Вам звонила ваша дочь. И через пять минут позвонит снова.
Он протянул Какуро мобильник.
— Спасибо, — поблагодарил его месье Одзу и встал. — К сожалению, мне нужно идти, милые дамы.
Он поклонился.
— До свидания, — отозвались мы в один голос как хор благородных девиц.
— Ну вот, — сказала Мануэла, когда он ушел, — одно доброе дело сделано.
— Какое же? — не поняла я.
