– Да я не говорю, что ты, – бросил кассир.
Положив свой рюкзак, он скрылся. Алексей остался вновь один. «Баран, баран, баран! – застонал Лёша. – Трус! Придурок!». Пару раз он стукнулся о стенку головой… Но звук привлёк бы лишнее внимание. Чтобы хоть как-то отвести от себя подозрение, теперь уж несомненное, он встал, собравшись из последних сил, и двинул в зал. Мыть столики.
Там, в зале, первое, что бросилось в глаза, был лист белой бумаги на столе. Опасливо приблизившись, Алёша обнаружил там не что иное, как анкету для вступления в НБП.
Над этой вот анкетой, обалдевшего, молчащего, разинувшего рот, его нашёл кассир, пришедший вслед за Лёшей.
– Ничего не понимаю, – прошептал он. – Хм… «Прошу принять меня в члены Национал-Боль… Россия – всё…». Что это?
– Я не знаю, – сказал Лёша.
Вскоре появились призыв к стачке (из мармита) и инструкция о том, как эффективнее всего вести себя на митинге (была внутри контейнера для мусора). За десять минут до открытия все работники толпились там же, где кассир увидел Лёшу, и где Лёша обнаружил странную анкету.
– Охренеть! – твердила Ксюша то ли восхищённо, то ли просто в замешательстве. – Ну не, блин, охренеть вообще! «Стачку» тут какую-то придумали… Ха… Это типа «течки», что ль?
– Партии все эти… надоели, – мрачно бормотала Ира.
– Это не такая, – пояснил ей кто-то. – Не из толстопузых.
– Люди! Вы скажите мне, – твердил кассир Василий. – Это всё кто сделал?
– Я не знаю, – глупо повторял Алеша.
– Юр, это не ты? Хи-хи-хи-хи!
– Наверно, кто-то из вечерних. Из той смены.
– Да навряд ли…
– Кто сегодня пришёл первый?
– Лёха, ты?
– Ну…
– Люди, люди! – зазвучал вдруг голос Лизы. – Вы чего вообще? Пришёл тут Лёша, такой, да, в час ночи!? Что за чушь? Ну, кто-то из вечерних, по-любому!
– По-любому, из вечерних, – подтвердила Ксюша.
– Может быть, охрана?
В этот миг открылась дверь подсобки, из которой вышла менеджер Снежана.
Губы в светлом блеске ещё менее походили на улыбку, чем всегда, лицо было – хотя и трудно всё это представить – более надменно, чем обычно, белые (отбеленные) кудри (химзавивка новой технологии) казались мерзкими, как никогда прежде. А в руке была листовка – та, где «сраный бургер».
Помахав бумажкой перед персоналом, менеджер со злобой сообщила:
– Я, конечно, понимаю… Молодёжь, у вас гормоны, всё такое… Я пока как бы не знаю, кто это… Но можете не думать, что вам это сойдёт с рук! Тем, у кого по Фрейду… – что «по Фрейду», почему-то им не пояснили. – У кого по Фрейду это самое… Хочу сказать! Такой призыв – это как бы статья вообще-то. Так вот. Если только ещё раз увижу… Хотя что… И этого ведь хватит! Ну короче, тот, кто это сделал, может быть готовым к увольнению. И к милиции.
Повисла тишина.
Спустя минуту коллектив усердно драил зал, а все агитки менеджер куда-то унесла.
«Мак-Пинк» открылся вовремя.
– Так вот ты какой, значит! – говорила Лиза спустя два часа, когда им с Лёшей выдалась свободная минута постоять у тумбы. – Думала ты так… как все… болтаешь просто. А ты вон чего! Мне, знаешь, что понравилось? Анкета. Тот листок про «сраный бургер» – это тоже ничего, так, смело… Но анкета! Знаешь, так изящно…
– Перестань, – просил Алеша.
– Значит, ты боишься? Всё-таки боишься, что поймают? Интересно, ты сильно испугался, когда кто-то там сказал, что раз ты первый…
– Лиза, я уже сказал. Это не я.
– Да, кстати. Где твоё «спасибо»? Я тебя отмазала с утра. А? – чёрненькие глазки засверкали так игриво, что у Лёши закружилась голова.
– Спасибо, – сказал он.
– Ну, то-то.
– Только вот не я…
– Ой, Лёха! Ну, в натуре, хватит, а! Какой ты, я не знаю… Если агитатор – так и агитируй. Сагитируй вот меня. Скажи мне: «Лиза, а вступи-ка вот к нам в партию!» Скажи.
– А не скажу! Я беспартийный.
– Ой, да ла-а-адно! Хватит отпираться. Лёш! Ну, правда, Лёш! Ты это… если это ты… то я с тобой…
«А если нет? – подумал вдруг Двуколкин. – Если всё это не я? Тогда со мной? Хочу…». Но вслух ответил:
– А вот я тебя подозревал.
В ответ на это Лиза вновь игриво улыбнулась:
– И сейчас подозреваешь?
– И сейчас.
– Ишь ты како-о-ой!
Алёша понял это как призыв к игре:
– Д-да… З-знаешь… В-вот т-такой вот я…
– Алёша, не стоим у тумбы! – зазвучал голос Снежаны. – Сколько говорить одно и то же? Тебе, что, нечем заняться? Вымой плинтус.
– А мне можно отойти? – спросила Лиза. – Отойти на завтрак.
– Можно, – ответили ей спокойным тоном.
Почему Двуколкин всюду и всегда был крайним?!..
Лёша побродил по залу, сделал вид, что чем-то занят. Вытер с помощью салфетки несколько картин, висевших в заведении, а точнее, постеров. Народу было мало. В уголке сидел какой-то клерк при галстуке и пил сок через трубочку. С ним по соседству наблюдалась странная особа с ярко-красными губами, в лялечных пластмассовых серьгах в виде сердечек и огромнейших очках – конечно, того самого фасона, что шёл ей менее всего. Когда дама, отложив конверт с картошкой, уютно откинулась на стуле и поднесла к глазам толстенный том, Алёша прочитал его название – «Бесы». Около окна сидели дед и бабка – тоже весьма странные на вид – и интенсивно жуя сэндвичи, болтали о проблемах продвижения стихов в рабочие газеты. На том месте, где Двуколкин некогда увидел Жеку и Гургена, так нелепо преданных, сидел парень с маленькой бородкой и серьгой в носу, обнимая приятную блондинку, слегка полную.
Алёше захотелось быть на его месте. Впрочем, не со светлой пышкой – лучше с Лизой. Он вернулся к тумбе, романтично навалился на неё, уплыл в мечтах…
На землю возвратила Ира. Она вышла из подсобки и сказала:
– Эй! Ты видел?
– Чего видел? – спросил Лёша.
– Там… опять… висит…
На этот раз «неуловимый» был ещё оригинальней. На листке, опять приляпанном на зеркало, он поместил полный бюджет компании, на которую работал коллектив. Особым шрифтом выделялись прибыль Главного и все расходы на зарплаты. Оказалось, что второе много меньше…
– Правда или нет? – шептала Ирка. – Если правда, то какая у него тогда мобила?..
Лёша не ответил.
– Вот Снежана заругается… – сменила тему девушка. – Убрать, что ль?
