— Я думал, что могу доверять вам, — сказал я, закончив телефонный разговор.
— Вы просто озвучили мои мысли. Вы вооружены?
— Нет.
— Редкий случай. Уверены?
Я медленно поднялся из-за стола и, подняв руки, повернулся к стене. Уловив аромат духов Лиат, почувствовал, как ее руки скользят по моему телу.
— Как глупо. Почему-то мне казалось, что между нами возникли особые отношения, — заметил я.
Но она, разумеется, не ответила.
Когда Лиат отступила, я вернулся на стул. На сей раз женщина просто стояла, облокотившись на барную стойку, не бросая на меня скрытных пытливых взглядов. Лицо ее оставалось непроницаемым.
— Почему вы так себя ведете? — спросил я Эпстайна. — Вам же известно, чем я занимался. Мы сражались с вами на одной стороне. И раны появились у меня не в пьяной драке.
— Я пожертвовал сыном, — сказал Эпстайн.
— А я — женой и ребенком.
— Вы потеряли их раньше.
— Нет, их уничтожили по тем же причинам. Я знаю, кто виновен в их убийстве.
— Ничего вы не знаете. Не знаете даже самого себя. Первый вопрос в процессе познания человека — это какова его природа. Итак, мистер Паркер, какова ваша природа?
Мне хотелось наброситься на него за пренебрежение к смерти моей жены и дочери. Хотелось вцепиться ему в глотку, придушить и избивать до тех пор, пока его лицо не превратится в кровавую маску. Хотелось вставить по пистолету в пасть его громилам, его религиозным воинам, и посмотреть, как они будут дергаться. Врагов мне и так хватало с избытком; не хватало еще, чтобы те, кого я считал своими союзниками, повернули против меня свои пушки.
Я закрыл глаза и глубоко вздохнул. Когда открыл их снова, моя ярость начала ослабевать. Если они хотят меня спровоцировать, то я не оправдаю их ожиданий.
— Вы цитируете Марка Аврелия, — начал я. — Либо вы читали его «Размышления», либо начитались романов о серийных убийцах. За недостатком улик я готов предположить первое, и в таком случае вы можете припомнить, что он также предупреждал, что ежедневно на нашем пути могут встретиться жестокие и неблагодарные люди, и их деяния обусловлены неведением того, что есть добро и зло. Если вы хотите понять природу человека, говорил он, обратите внимание на то, чего он избегает и к чему стремится. По-моему, рабби, я вас переоценил. Под вашим внешним спокойствием и мудростью скрывается смущенный и испуганный человек.
— Это я и сам знаю, — ответил он. — И открыто признаю. Но вы, вы отказываетесь заглянуть поглубже в собственную душу из-за страха перед тем, что можете там обнаружить. Кто вы такой, мистер Паркер? Что вы собой представляете?
Я медленно встал. Парень с глушителем на пушке пристально следил за мной.
— Я человек, который убил того, кто забрал вашего сына, — сказал я и увидел, как мой собеседник вздрогнул. — Я сделал то, чего не смогли сделать ваши люди. И что же вы теперь собираетесь предпринять, рабби? Убить меня? Похоронить меня поглубже, наряду с теми другими, которых вам удалось обнаружить, с теми, кто считает себя падшими ангелами или восставшими демонами? Пусть я ошибался, пусть терпел неудачи, но я всегда стремился исправить нанесенный ими ущерб. У меня не осталось ничего, чтобы убедить вас в этом. Если вы думаете, будто я храню какие-то потусторонние тайны, то это глупейшая ошибка.
В течение каких-то мгновений в зале никто не шевелился, все словно онемели. Взгляд Лиат переметнулся с моего лица на лицо раввина. Он глянул на женщину, и я заметил, как он слегка ей кивнул. Тогда она извлекла из кармана листок бумаги и бросила его на стол передо мной.
— Что это? — спросил я.
— Список имен, — ответил Эпстайн. — Подобный тому, что вы передали мне вчера, но он появился из другого источника. И не так давно.
Я не шелохнулся и даже не притронулся к бумаге.
— Не желаете ли ознакомиться с ним?
— Нет. Я не хочу больше иметь с вами дело. Я собираюсь уйти отсюда, и если один из ваших амбалов решит пристрелить меня в спину, то пусть стреляет, но тогда все вы умрете, не дожив до рассвета. Ангел и Луис разорвут вас на части, и в течение следующих одиннадцати месяцев, рабби, всякий раз, когда кто-то из ваших чад будет читать кадиш, поминая ваше имя, они будут получать по почте частицу ваших мощей.
Эпстайн вскинул правую руку и медленно ее опустил. Дула пистолетов отвернулись от моей персоны, и я услышал, как тихо щелкнули снятые со взвода курки. Страх и гнев, видимо на время оживившие Эпстайна, покинули его, и он вновь обрел свое обычное, возможно притворное, спокойствие.
— Если вы пожелаете уйти, никто вас не будет задерживать, — сказал он. — Но сначала взгляните на список.
— Зачем?
Эпстайн печально улыбнулся:
— Потому что в нем есть и ваше имя.
Глава 18
Когда мне было семнадцать, мы с матерью после смерти отца жили в Мэне, в доме моего деда в Скарборо. Туда к нему захаживал в гости Лэмбтон Эверетт-четвертый, и они с дедом, сидя на скамейке во дворе, потягивали пиво, а в холодную погоду принимали и кое-что покрепче. В основном купажированный виски, главным образом потому, что предпочитали его односолодовому, а если даже и не предпочитали, то не могли позволить себе пить его постоянно и поэтому не видели смысла в том, чтобы обманываться, дразня свой вкус более дорогим зельем.
Жизнь Лэмбтона Эверетта-четвертого представляла собой длинную череду напастей, к коим относилось и то обстоятельство, что он не мог подобрать себе подходящую одежду. Отчасти потому, что тело его имело несуразные пропорции: из всех брюк, нормально сидящих на поясе, у него постоянно торчали носки, а рукава пиджаков подходящего размера заканчивались, едва прикрывая локти. Рубашки болтались на нем, как обвисшие паруса на мачтах, и любой костюм сидел на нем так, словно его случайно позаимствовали у покойника. Однако даже если бы его костюмы шились из прекрасной итальянской шерсти, а ткань для рубашек выткали из обожаемого королевскими особами шелка, Лэмбтон все равно выглядел бы тощим и помятым пугалом, которое, покачиваясь из стороны в сторону, блуждает по полям в поисках новых угодий. Будучи обладателем конусообразной головы, огромных ушей и рта с трагически опущенными уголками, он являл собой оригинальное страшилище во время Хэллоуина и гордился тем, что ему не надо наряжаться вурдалаком, чтобы напугать детишек.
Его появлению на свет вовсе не предшествовало три поколения Лэмбтонов Эвереттов: придуманное им числительное после фамилии он считал замаскированной шуткой, не понятой даже моим дедом. Цифра придавала Лэмбтону Эверетту определенный статус среди тех, кто знал его недостаточно хорошо, чтобы уличить в жульничестве, и позволяла его друзьям и соседям недоуменно покачивать головой, а также обсуждать эту крайне удачную тему в своих кругах.
Но мой дед знал Лэмбтона Эверетта-четвертого весьма давно. Он всегда любил его и считал вполне благонадежным при всех его причудах и недостатках. Этот чудак, казалось, сроду не помышлял о женитьбе и являл собой образец закоренелого холостяка. Женщины, похоже, мало его возбуждали, впрочем, как и мужчины. Некоторые уверяли, что Лэмбтону суждено умереть девственником. Дед мой, однако, полагал, что, вероятно, разочек этот парень все-таки решился на коитус, с тем чтобы вычеркнуть данный пункт из краткого списка деяний, которые счел необходимым совершить в этой жизни.
