– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?
Мама привезла Александра Марковича в больницу. Когда врач, кандидат наук, говорил о возрасте, риске хирургического вмешательства и целесообразности проводить операцию, Александр Маркович улыбался и кивал. Мама сидела злая.
– Вы можете попробовать уколы, – сказал врач, – может быть некоторое улучшение.
– Да, – сказала мама.
– Нет, – сказал Александр Маркович.
Александра Марковича хоронили втроем – Гоша, моя мама и Первая Скрипка, которого мама с Гошей вели с двух сторон под руки.
– Старики уходят, – говорил он, – один за другим. Наше поколение. Я на кладбище хожу, как на работу. Провожаю, провожаю...
Нет, Александра Марковича провожали четверо. Мама взяла меня на кладбище, потому что опять некуда было деть.
– Вы не присмотрите за девочкой? – спросила мама у продавщицы кладбищенского магазинчика, в котором продавали цветы. Мама протянула ей три рубля. – Я ненадолго. Не хочу ее туда вести.
– Оставляйте, – разрешила продавщица.
Она выдала мне букет искусственных цветов и ушла к покупателям. Я пошла сажать цветы на могилы. Ведь не на всех могилах были цветы. Я решила, что это некрасиво. Ходила и втыкала пластмассовые розы в землю.
Мама вернулась. Продавщица уже успела про меня забыть.
– Маша! Маша! Маргарита! – кричала мама на все кладбище, бегая между могилами.
Навстречу ей шла похоронная процессия.
– Я дочь потеряла! – кинулась к ним мама. – Здесь!
«Бедная, бедная женщина», – думали люди.
– Все мы теряем близких, – сказала маме женщина в черном платке.
– Тьфу, я ее по-настоящему потеряла! – заплакала моя мама.
«Бедная, бедная женщина. Дочь потеряла», – думали люди.
Мама нашла меня у старых захоронений. Я сажала на могиле настоящие цветы. Рядом на кованой лавочке сидела бабушка и вытирала платком лицо. Потом тем же платком вытерла портрет мужчины на могильном камне. Я с увлечением рыла лопаткой ямки и поливала рассаду из большой лейки.
– Манечка! – охнула мама. – Что ж ты делаешь?
– За могилкой ухаживаю, – ответила я.
– Пойдем скорее, – позвала мама.
– До свидания, – сказала я бабушке.
– До свидания, девочка, – отозвалась бабушка. – Лешенька, я уже тоже пойду, хорошо? А то пока автобус, пока дойду... – обратилась она к портрету и начала собирать утварь.
– Теть Оль, можно я к вам приеду, – позвонил Гоша моей маме.
– Зачем? – Мама, как всегда, была завалена работой.
– Я это... хочу вам... девушку... в общем... показать... как она... вам... я... у меня же... папа...
Гоша привел Наташу.
Мама без особой радости накрыла на стол. Она держала слово, данное Александру Марковичу, – «присмотреть» за Гошей.
Все расселись.
– А Наташа ремонт начала делать, – сообщил Гоша, – обои вот решили поменять... И пол тоже...
Мама сидела, сдвинув брови. Гоша нервничал, не зная, как реагировать.
– Слушайте, – вдруг очнулась мама, – а поживите здесь неделю? А то мне Машку не с кем оставить. А у меня командировка.
С кем меня только не оставляли... У мамы были дежурства или командировки. А садик вечно был закрыт на карантин.
Чаще всего со мной сидела мамина знакомая – горбатая лилипутка Ирочка. Она была ненамного выше меня, и я любила кататься у нее на горбу. Она лихо забрасывала меня на спину, кричала «иго-го» и скакала по комнате. Только просила: «Отпусти горб, держись за шею». Кстати, я ее считала красивейшей из женщин и очень хотела быть на нее похожей.
Однажды я потеряла любимую игрушку – маленькую собачку. Искала везде. Плакала горько и безутешно.
– Не плачь, – сказала Ирочка, – сейчас найдем.
Она села в углу комнаты и прошептала:
– Поиграй, поиграй и отдай.
– А ты кому говоришь? – спросила я.
– Домовому, – ответила Ирочка.
Вечером я нашла свою собачку на своей кровати за подушкой, хотя днем переворошила все – ее там не было. После этого случая я специально прятала вещи, чтобы Ирочка опять позвала домового. Я думала, что увижу его.
А однажды мама отдала меня «напрокат» своему другу дяде Леше, а сама уехала. Дядя Леша делил имущество бабки-покойницы, на которое претендовали еще трое родственников. Дядя Леша хотел обойтись мировым соглашением и играл роль отца-одиночки, а меня демонстрировал в качестве «дочки». Я была симпатичной девочкой, с косичками, бантиками, большими влажными глазами, как у подбитой лани (выражение дяди Леши). Дядя Леша рассказывал родственницам о том, как умерла его (мифическая) жена и он остался один с дочкой на руках и как ему тяжело и как он меня любит и больше никогда не женится. У меня слезные каналы расположены близко, а воображение хорошее, и в этот момент я начинала вполне натурально рыдать, представляя себе умершую маму и дядю Лешу в роли папы. Родственницы кинулись меня успокаивать и отдали спорное имущество дяде Леше. Даже свое предлагали, но он благородно отказался.
– Слушай, Ольга, давай этот способ возьмем на вооружение, – кричал маме дядя Леша, – ты не представляешь! Пять минут, и все рыдают, все счастливы. Я до этого четыре месяца с ними бодягу разводил. Надо Машку использовать. Гениальная актриса. Комиссаржевская! Как она рыдала натурально!
* * *
Гошина Наташа была тоже удивительной девушкой. Маленького роста, всего метр пятьдесят. Коренастая, с перевязочками на руках и пухлыми щечками, как откормленный младенец. Ей можно было дать и восемнадцать, и тридцать. Было двадцать пять. Наташа все время улыбалась. Даже тогда, когда говорила. На самом деле это была не улыбка, а гримаса – особенность строения челюсти, когда уголки губ все время вздернуты вверх.
При своем росте Наташа не носила каблуки, что меня потрясло. Я привыкла, что у мамы даже домашние тапочки были на каблуках. Наташа же ходила по дому в разношенных туфлях, перекатываясь с ноги на ногу, как уточка. Стояла, уперев пухлые ручки в крутые бока, заломив кисть.
Она приходила с работы и переодевалась в мужские тренировочные штаны – ядрено-синие, синтетические, со штрипками и дутыми коленками. Она натягивала их на живот под грудь. Грудь уютно лежала на животе, отчего я тоже открыла рот – Наташа терпеть не могла носить бюстгальтер и при малейшей возможности избавлялась от белья.
– Сейчас сиськи распущу, – говорила она и вытягивала лифчик через рукав. Грудь перекатывалась с одной стороны на другую. Тяжело и внушительно.
Со мной, девочкой, она с радостью делилась «женскими проблемами».
– У меня же гипергидроз...
– Что? – не понимала я.
