Камилю сообщают, что в комиссариате Пятнадцатого округа задержаны два карманника, родившиеся в Подзареваке. Камиль связывается с Луи, изучающим карту Сербии. Подзаревак находится на северо-востоке, а Равик из Эльмира, это совсем на севере, но чем черт не шутит… Камиль приказывает задержать. Нужно напугать, произвести впечатление.
Майор отвечает по телефону всем и вся, в мозгу у него высвечивается план Парижа, он отмечает на нем места, выстраивает иерархию людей, способных предоставить информацию.
Камилю задают вопрос, есть одна идея… Он размышляет четверть секунды и отвечает утвердительно. Тогда принимаются за всех аккордеонистов в метро, их хватают прямо в вагонах, выталкивают под зад коленом, те сжимают в карманах небольшие полотняные мешочки со звякающей мелочью. Душан Равик? Изумленные взгляды. Полицейский тянет кого-то за рукав. Душан Равик? Аккордеонист отрицательно трясет головой, моргает. «Этого доставьте мне в отделение», — приказывает Камиль, поднимается наверх, потому что в метро мобильник не берет, с беспокойством смотрит на часы, но ничего не говорит. Через сколько времени начнет свое выступление дивизионный комиссар Мишар, думает он.
Час назад полицейские неожиданно ворвались в кафе «У Люка», взяли с собой каждого третьего, выбирали непонятно по какому критерию, может, и сами-то толком не знали. Цель — напугать. И это только начало. Мои расчеты верны: меньше чем через час вся сербская община будет вывернута наизнанку, крысы побегут во все стороны в поисках выхода.
Мне хватит и одной — Душана Равика.
Теперь, когда операция началась, нельзя терять ни минуты. Пролететь через весь Париж и прибыть на место.
Маленькая улочка в Тринадцатом округе, между улицами Шарпье и Фердинан-Консей, почти переулок. Дом с давно заложенными кирпичом окнами первого этажа, входной двери нет и в помине, ее заменяет изъеденный дождями щит из клееной фанеры, замка нет, ручки тоже, щит хлопает днем и ночью, и так продолжается до тех пор, пока кто-нибудь не решит его подпереть. Сколько продержится, столько продержится; как только войдет очередной посетитель или жилец, щит снова начнет хлопать, как в ночном кошмаре. А заходят сюда то и дело: наркоманы, дилеры, наемные рабочие, даже целые семьи. Я провел здесь не один день (и не одну ночь), высматривая неизвестно что, я знаю эту улицу как свои пять пальцев. И ненавижу так, что мог бы взорвать всю, от начала до конца, без малейших колебаний.
Сюда-то я и привел Равика, толстяка Душана, когда готовился великий исторический налет. Когда он оказался перед входом в этот дом, его толстые красные губы расползлись в улыбке.
— Когда у меня заводится курочка, я веду ее сюда.
«Курочка»… Что за идиот! Ни одному французу не придет в голову сказать такое. Для этого нужно быть сербом.
— Курочка… — повторил я. — Какая курочка?
Задав этот вопрос, я огляделся: сразу можно представить себе, каких именно девиц сюда приводят, откуда они и что с ними можно делать. Точно такие же, как Равик, не иначе.
— Не курочка, а курочки, — сообщил Равик.
Ему нравилось слыть бабником. Но необходимы уточнения. Ничего особенного: балканский кретин использовал один из клоповников этого разрушенного и дышащего на ладан здания, чтобы трахать тут шлюх, когда у него заводились деньжата.
Однако его сексуальная жизнь не расцвела за последнее время, потому что Равик не заявлялся сюда с января. Я следил и потратил довольно много времени, чтобы выяснить, что возвращаться сюда просто так ему совершенно неохота. Да в такие места и не приходят ради удовольствия (курочки не в счет), здесь появляются, когда податься больше некуда. И если только мне немного повезет, а полицейские хорошо выполнят свою работу, то он сюда обязательно явится.
Если они хорошенько взбаламутят воду в аквариуме, Равик, конечно, не поторопится, но скоро сообразит, что только в эту грязную нору никто не заявится его искать.
Свинтив глушитель с пистолета, я положил его в коробку для перчаток. Теперь можно выпить где-нибудь кофе, но в моем распоряжении не больше тридцати минут: я должен быть на военной тропе, потому что Равик должен нарисоваться здесь, и я хочу быть первым, кто его встретит.
Это самое меньшее, что я ему должен.
Высокого парня усадили в зале комиссариата, по документам он из Бужановака. Луи проверяет — это на самом юге страны. Душан Равик или его брат, сестра? Мы не экономим, все, что нам поможет найти его, будет только приветствоваться, но парень не понимает даже, что у него спрашивают, да и плевать, но он тут же получает от шпика в морду.
Душан Равик? На сей раз он стал понимать лучше, но мотает головой: мол, не знаю, и получает в морду второй раз. «Оставьте его, — говорит Камиль, — он все равно ничего не знает».
Через четверть часа перед Камилем оказываются три девицы, две из которых сестры, смотреть на них сплошная тоска: девицам нет еще и семнадцати, без документов, работают на панели у Порт-де-ла-Шапель; если платят вдвойне, можно без презерватива… Они такие тощие, кожа да кости. Душан Равик? Нет, они такого не знают… Ничего страшного, решает Камиль, посидят максимум разрешенного времени. Девицы поджимают губы, им прекрасно известно, что сутенеры сдерут с них сумму, пропорциональную времени задержания, — кто же любит терять деньги? Капитал должен циркулировать, девицы прикинули и задрожали. Душан Равик? Они снова отрицательно мотают головой и следуют к полицейской машине… Камиль, глядя на их спины, незаметно делает знак коллеге: отпустите.
В коридорах комиссариатов стоит вой, те, кто немного говорит по-французски, угрожают вызовом консула, звонком в посольство, — ну конечно, так их там и ждали. Можешь обращаться к самому папе римскому, если ты серб.
Луи по-прежнему не отрывает телефона от уха, раздает инструкции, информирует Верховена, направляет полицейских по новым адресам. На карте, которую Камиль мысленно разложил перед глазами, зажигаются и мигают огоньки, особенно их много в северной и северо-западной части города. Луи собирает информацию, уточняет, работает как программист-диспетчер. Камиль снова садится в машину. Равик бесследно исчез. Пока бесследно.
Девки что, все такие тощие? Нет? Бывают исключения? Вот, например, эта в полуразрушенном доме в Одиннадцатом округе, просто великанша, ей лет тридцать, дети орут, самому старшему не больше восьми, отец в майке на голое тело, сухой как стручок, и все же смотрит на Камиля сверху вниз… У него усы (у них у всех усы), ищет документы в ящике комода… Все они из Прокупля. Луи по телефону уточняет, что это самый центр страны. Душан Равик? Мужчина молчит, думает… Нет, правда не знаю. Его запихивают в машину. Ребятня виснет на нем — склонность к мелодраме у сербов в крови, — уже через час они с картонкой на груди и обращением, написанным фломастером с орфографическими ошибками, будут просить милостыню на участке между церковью Святого Мартина и улицей Блавьер.
С информацией оказалось туго и у картежников. Они треплются днями напролет, пока их женщины вкалывают, самые молодые заманивают клиентов, остальные — при детях. Камиль забирает с собой троих, они бросают карты на стол — надоело! За месяц уже четвертый раз, но сейчас с ними карлик в шляпе, застегнутый на все пуговицы, он смотрит игрокам в глаза, буравит сетчатку с решительным и угрожающим видом, можно подумать, он лично заинтересован в этих поисках. Равик? Да, знаем, но так, шапочное знакомство, переглядываются: ты его видел, нет? Нет. Им очень жаль, они хотели бы помочь, но… Конечно, соглашается Камиль, и отводит самого молодого в сторону. Можно подумать, он специально выбрал самого длинного. Что истинная правда, потому что майору достаточно вытянуть руку, чтобы ухватить того за яйца, при этом Камиль смотрит куда-то вдаль, а верзила орет и опускается на колени. Равик? Парень ничего не знает, потому и молчит. Или у него с яйцами не все в порядке, шутит коллега. Смешно. Но Камиль хранит серьезность и покидает притон, пока всех грузят в машину.
