- Конечно, - объяснила она, - теперь у нас мало пациентов с высоким IQ. Тех, у кого он от шестидесяти до семидесяти, все чаще и чаще обучают в обычных школах, правда, в специальных классах. Общество в какой-то степени заботится о них. Большинство вполне способны жить самостоятельно в приютах, общежитиях, работать на фермах, заниматься ручным трудом на фабриках или в прачечных…
- Или в пекарнях, - подсказал я.
Директриса задумалась.
- Да, мне кажется, это не выходит за пределы их возможностей… Мы делим наших детей - независимо от возраста я всех их называю детьми - на «чистых» и «грязных». Когда в коттедже пациенты только одного типа, ими значительно легче управлять. Некоторые из «грязных» - пациенты со значительными повреждениями мозга и обречены лежать, пока жизнь их не кончится…
- Или пока наука не найдет способа помочь им.
- Боюсь, - сказала директриса, - что этим уже ничто не поможет.
- Нельзя терять надежды.
Она растерянно, но вместе с тем пристально посмотрела на меня.
- Да, да, конечно, вы правы… Надежда - это главное…
Я нарушил ее душевный покой и улыбнулся про себя, подумав, в какую категорию запишет она меня: «чистых»? Или нет?
Мы вернулись в кабинет Уинслоу. Он заварил кофе и повел речь о своей работе.
- Это неплохое место. У нас нет штатного психиатра, только консультант, он появляется раз в две недели. В общем, это не имеет значения. Все наши психологи работают, не щадя себя. Можно было бы нанять и психиатра, но на те же деньги я держу двух психологов - людей, которые не боятся отдать нашим пациентам частицу самого себя.
- Что вы имеет в виду под «частицей самого себя»?
Сквозь усталость Уинслоу мелькнуло раздражение и в голосе появились недовольные нотки.
- Масса людей дает нам деньги или оборудование, но мало кто способен отдать время и чувства. Вот что я имею в виду!
Он показал на пустую детскую бутылочку, стоящую на книжной полке. Я сказал, что уже обратил на нее внимание.
- Так вот, многие ли из ваших знакомых готовы взять на руки взрослого мужчину и кормить его из этой самой бутылочки, рискуя оказаться при этом обделанными с ног до головы? Вы удивлены! Вы не можете понять этого, сидя в своей научно-исследовательской башне из слоновой кости. Откуда вам знать, что значит быть отрезанным от человечества?
Тут уж я не мог сдержать улыбки.
Уинслоу сразу же встал и ледяным тоном попрощался со мной. Если я в конце концов попаду сюда и он узнает мою историю, он поймет. Такой человек способен понять.
Я вел машину в Нью-Йорк, и ощущение холодной серости вокруг меня дополнилось внутренней отрешенностью от всего. Никто из тех, с кем я говорил, ни словом не упомянул об излечении своих больных, о возможности того, что когда-нибудь их можно будет вернуть обществу… и самим себе. Ни единого слова надежды. Пациенты были для них живыми мертвецами - нет, хуже, никогда не жившими людьми, обреченными бездумно воспринимать пространство и время в бесконечном чередовании дня и ночи.
Я вспомнил хозяйку дома - женщину с багрово-красной родинкой в поллица, заику-учителя, добрую директрису, молодого психолога с усталым лицом. Как они нашли дорогу сюда, чтобы посвятить себя служению этим молчаливым умам? Подобно парню, державшему на руках младшего собрата, каждый из них нашел смысл жизни в том, чтобы отдать часть ее обделенным жизнью.
…А коттеджи, которые мне не показали?
Может быть, и я вернусь сюда и проведу в Уоррене остаток жизни. В ожидании…
15 июля.
Раз за разом откладываю встречу с матерью. Мне ужасно хочется повидать ее, но я понимаю, что пока не разберусь, что же собственно ждет меня, проку от этой встречи будет мало.
Элджернон отказывается бегать по лабиринту, никакая награда на него не действует. Сегодня я зашел посмотреть на него и столкнулся с Немуром и Штраусом, они с обеспокоенным видом наблюдали, как Барт насильно кормит его. Странно видеть этот белый пушистый комочек привязанным к лабораторному столу и Барта, склонившегося над ним с пипеткой в руке.
Если и дальше будет так, придется поддерживать в нем жизнь инъекциями. Не сводя глаз с извивающегося под ремешками Элджернона, я представил, как они охватывают мои собственные руки… ноги… Я начал задыхаться и в поисках свежего воздуха выскочил из лаборатории. Пора бы перестать отождествлять себя с ним.
Я зашел в бар Мюррея и выпил, потом позвонил Фэй, и мы совершили обычный обход злачных мест. Фэй раздражена тем, что я перестал выводить ее на танцы. Вчера вечером она разозлилась и ушла, не попрощавшись. Она не имеет ни малейшего представления о моей работе. Ей просто наплевать на нее, но мне трудно винить в этом Фэй. Ее интересуют только три вещи - танцы, живопись и секс. Единственное, что способен разделить с ней я, - это секс. Глупо даже пытаться заинтересовать ее своей работой. Так что она ходит танцевать без меня. Позавчера она рассказала, что ей приснилось, будто она подожгла все мои книги и записи и как мы потом весело плясали вокруг костра. Нужно быть с ней поосторожнее - она начинает предъявлять требования. Я только что осознал, что моя квартира стала походить на квартиру Фэй, постепенно превращаясь в грязную свалку. И я слишком пью.
16 июля.
Вчера вечером Алиса и Фэй наконец-то встретились. Алиса пришла, узнав от Барта, что произошло с Элджерноном. Она догадывается, что это может означать, а кроме того, чувствует себя виноватой в том, что втравила меня в это дело.
Мы долго пили кофе и разговаривали. Я знал, что Фэй умчалась в «Звездную пыль» и не ждал ее так рано. Однако примерно без четверти два мы были сражены внезапным появлением моей соседки на пожарной лестнице. Она постучала в окно, открыла его, влезла и, вальсируя, прошлась по комнате с бутылкой в руке.
Устроим вечеринку. Я принесла свою долю.
Я уже рассказывал ей, что Алиса тоже работает в университете, и упоминал Алисе о существовании Фэй - так что встреча не оказалась для них неожиданной. Бросив друг на друга несколько оценивающих взглядов, они заговорили об искусстве, обо мне и, казалось, забыли о моем присутствии. Да, они понравились друг другу.
- Надо еще кофе сварить, - пробормотал я и поплелся на кухню, оставив женщин наедине.
Когда я вернулся, Фэй уже сняла туфли и сидела на полу, отхлебывая джин из бутылки. При этом она объясняла Алисе, что, по ее глубокому убеждению, для человеческого тела нет ничего лучше солнечного загара и что колонии нудистов - готовое решение моральных проблем человечества.
Алиса несколько нервно посмеялась над предложением присоединиться к упомянутой колонии и приняла от Фэй стаканчик с выпивкой.
Мы просидели почти до утра, и мне захотелось проводить Алису домой. Она попыталась сказать, что в этом нет надобности, но Фэй тут же заявила, что только совершенная дура может выйти в такой час одна на улицу. Я вышел из дома и поймал такси.
