Впрягшись в воз
Ты обречен тащить этот воз, изо дня в день, один-одинешенек, он становится все тяжелее и тяжелее, он гружен черт-знает-какими разочарованиями и неизжитыми проблемами; и – абсолютная пустота на горизонте.
Прах философов, прах грабителей, прах наемников
Я обвел взглядом бар. К концу недели – года? – века? – как бы там ни было, к концу грядущего века – ни одного из присутствующих сейчас здесь не останется в живых. Прах философов. Добавляй, не добавляй воды. Добавить, что ль, водки?
Мы снова здесь
А-а? Что? Зачем мы выскочили из небесной люльки, зачем устремились в мир? Или это просто бессмысленная насмешка? Но в чем тогда смысл? А если смысл есть, то где же он, черт возьми?
Красотки
Местные красотки взяли меня в оборот. Что ж, прикупить всем по толике счастья? Да, да, да. Этого я и хочу – пусть будут счастливы, в конце концов. Я готов раскрыть объятия всему мирозданию. В моем сердце найдется место каждому, даже этому недоноску, чью машину я продырявил, ведь единственное, что нас объединяет, заставляя встать под одни знамена, – наша смертность: наш общий враг.
Прощальное слово?
Мне хотелось бы сотворить больше добра... Не получилось. Я бы с радостью принес себя в жертву, лишь бы моя кровь пролилась росой искупления на головы ближних. Лишь бы я стал им защитой от страховых агентов да небритых недоумков с пистолетами.
Впрягаясь в воз за столиком бара в Тулоне
– Ну и как ты собираешься грабить банк, заранее объявив о своих предпочтениях? Выделив его, словно жертвенного агнца из стада? Там полицейских окажется больше, чем дежурит в самом крупном полицейском участке, какой только есть в этой стране, когда все население чинно-благолепно ест рождественский обед! – Я был сама язвительность. – Они же на головах друг у друга будут стоять! Мы даже войти внутрь не сможем! Посмертный арест, когда наши головы как следует нашпигуют свинцом, не в счет, ладно! Но чтобы ограбление засчитали, надо взять деньги и успеть прожить после этого хотя бы несколько секунд! А мы и так уже подгребли под себя все везение, отпущенное жителям этой страны!
– Невозможное – лишь следующий шаг за пределы возможного. И иные делали его, даже не подозревая, разве нет? Это как случайно постучаться в соседнюю дверь...
Юпп явно пересидел за чтением философских трактатов и шибко умных трудов. Недаром книжки вроде «Зогара» разрешено читать лишь женатым людям и только по достижении сорока лет!
– Ну и как ты собираешься это осуществить?
– Не знаю. Ты что-нибудь придумаешь, пока я буду заниматься кампанией в прессе. Дадим им месяц – пусть их попотеют. Что до философской концепции и словаря – это я оставляю на твое усмотрение.
– И какой философский метод мы возьмем на вооружение? – спросил я без энтузиазма, прекрасно отдавая себе отчет: Юпп настолько углубился в чащу всевозможных «если» и «может быть», что ему уже оттуда не выбраться.
– Метод? Для Величайшего из ограблений? Для ограбления нашего последнего банка, которое озарит собой всю историю? Чей отсвет ляжет и на прошлое, и на будущее? Ограбления столь великого, что на него обратит внимание даже Платон в своих эмпиреях? Метод тут может быть лишь один. – И Юпп взглянул на меня, ожидая, что я сам закончу его мысль. Но я только недоуменно покачал головой и поднял руки вверх: сдаюсь.
– Ну и какой же?
– Метод Гроббса.
* * *
Покуда Юбер вскармливал и лелеял свою «юбрис» [Hubris – гордыня (лат.)], я насыщал свое чрево (с обстоятельностью немецкого ресторанного критика), пробуя, насколько состоятельна гипотеза о том, что процесс набивания брюха породит какое-нибудь невероятно замечательное нововведение в деле ограбления банков. Но теперь, с появлением ничем не ограниченного досуга для посещения ресторанов, обнаружилось, что никто не жаждет взять меня в оборот, а ведь еще несколько недель назад...
Ешь сейчас
Это «ешь сейчас» стало для меня образом жизни, ибо будущее не обещало ничего хорошего. Будучи неисправимым пирующим софистом [«Пирующие софисты» – сочинение Афинея], если только мне светило вкусно поесть, я готов был бросить все и устремиться в ближайший ресторан, по пути заглянув на всякий случай в «Бертон» [Сеть магазинов по продаже мужских костюмов]: вдруг заведение окажется цивилизованным, из тех, куда пускают лишь в костюме. В этом деле совершенно не важно, сколь часто ты заблуждаешься, когда-нибудь ты ведь окажешься прав.
Опора в классике
Я всегда искал утешения у Антифана, драматурга IV века до н.э.: «Кому из нас ведомо будущее, кто знает, какие страдания сулила нашим друзьям судьба? Потому – быстро возьми два гриба, что найдены под тем буком, и приготовь-ка нам их».
Сие – одна из античных ценностей; вполне годится для оправдания чего бы то ни было. Если вы ввалитесь в ресторан и заявите, что некий тип по соседству вынашивает идею Большого Взрыва и некое начиненное дейтерием устройство (Z 1) вот-вот разнесет все на куски, в связи с чем пусть уж тебя напоследок пронесет от обжорства, народ вокруг решит, что ты на редкость странный человек, даже если ты на редкость богат. Но вверните пару слов из писаний какого-нибудь грека, чьи кости давно окаменели, и любая глупость сойдет вам с рук. Отсюда – популярность всяческих сборников афоризмов: они – дармовая мудрость, неизвестно кем запасенная впрок по нашу душу.
Я просто не знаю, как помочь Юберу завладеть короной. Даже поднаторев во всяких концептуальных трюках, я не возьмусь отстаивать идею, будто ограбление банков есть род деятельности, знаменующий вступление мира в эру беспорочной справедливости, повсеместной любви и обильных удовольствий.
Деньги – род фальшивой никчемности; не настоящей никчемности, а той, от которой трудно отвлечься. Жаль, что за деньги не купишь счастья, вот уж что никому бы не помешало, так это счастье, которое можно купить! Бедняки бы, подкопив деньжат, становились бы счастливцами...
* * *
– Что мне в тебе нравится: ты не твердишь, будто любишь меня, – призналась как-то Жослин.
Как же хорошо хоть что-то делать как надо! Быть популярным – как Зайц в Загребе [Зайц Иван (1832-1914) – хорватский композитор. С 1870 г. был дирижером Национального театра в Загребе]. Всякий раз, как я вижу ее, не могу избавиться от мысли, что она слишком хороша, слишком умна, самостоятельна, хорошо одета, чтобы здесь очутиться. Она поселяется в моем доме раз за разом, ей не важно, где я осел, надолго ли. Я даже боюсь думать, как быстро зачахла бы наша связь, распределись роли наоборот: жиреющий философ пытается найти ключи от машины, потом – вспомнить, где он поставил машину, когда машина найдена, снова ищет ключи, потом выясняется, что кончился бензин, потом он сворачивает не туда, трасса с односторонним движением – это надолго, он теряет адрес, не может найти места для парковки.
