– Нет, – сказал он и закрыл дверь. Он лгал, и это был именно тот случай, когда я знал, что он лжет, а он знал, что я знаю, но его это ни капельки не волновало, потому что я все равно бы не смог ничего доказать. Да, это было слегка подозрительно, что он шляется по коридору в такое время – а дело было уже под утро, – но ведь и я тоже шлялся по коридору в такое время. В конце концов он всегда мог сказать, что ему просто хотелось с кем-нибудь потрахаться.
– Мне показалось, что где-то сработала пожарная сигнализация, – сказал он. – Ты ничего не слышал?
– Нет. Не было никакой сигнализации.
– Может быть, кто-то случайно включил. Проверял, как работает.
– Нет. Никакой сигнализации не было.
– Всякое оборудование надо время от времени проверять.
– Но не пожарную сигнализацию.
– Ну ладно. Наверное, мне приснилось.
Я вдруг понял, что это не человек, а зло в чистом виде. Это как в зоопарке, когда читаешь табличку с названием животного, а сам зверь прячется где-то в вольере, а потом вдруг выскакивает из кустов в самом дальнем углу, и ты думаешь: так вот ты какая, зверюга. Я не знал, что мне делать. Насколько я знаю, быть абсолютным злом – это нигде не считается преступлением, по крайней мере в законах об этом ничего не сказано, и потом я сомневался, что меня будут слушать, если я что-то такое скажу. А вы что, изучали абсолютное зло? Дайте подробную характеристику. Кстати, вы кто по профессии? Сценический ебарь блондинок? И вы считаете, мы должны полагаться на ваши суждения? Я переговорил с Хорхе, но я его не убедил.
Но я это видел своими глазами. И я знаю, что это такое. У меня было чувство, что я спас тебе жизнь. Я тебе ничего не рассказывал, чтобы ты не подумала, что я сбрендил или что я пытаюсь возбудить в тебе пламенную благодарность, чтобы ты освободила меня от мытья посуды как минимум на год. Конечно, я мог ошибаться. Но, повторяю, я это видел. Я ударил его кулаком в живот и сказал, чтобы он оставил тебя в покое. Я думаю, это немалое достижение: ударить в живот абсолютное зло.
Может быть, ты уже знаешь об этом. Может, сейчас он сидит в тюрьме по обвинению в серийных убийствах. Может быть, ты давала интервью: «Да, я знала его в Барселоне…» Потом я его потерял и пытался найти… но у меня ничего не вышло. Может, я плохо старался? Но у меня не было ни малейшей зацепки.
Я ничего не рассказывал, потому что это тяжелая ноша. Страшная ноша. Я так думаю, что по прошествии стольких лет ты способна спокойно принять решение. Есть еще одно письмо. В нем – вся информация. Поезжай в Чуук – это в Микронезии, если ты вдруг не знаешь, а не где-нибудь в Луизиане – и найди Бруно. Письмо – у него.
Если ты никуда не поедешь, это вполне здравый выбор. Что бы ты ни решила, я надеюсь, что у тебя все хорошо и ты обернута в счастье в три толстых слоя.
С любовью
Уолтер
P.S. Остерегайся удобных гробов.
Кого он там встретил ночью в коридоре? Надо думать, Рутгера, когда тот предпринял очередную попытку – может быть, первую, до того раза с мощной эрекцией, или еще одну, уже после – осчастливить меня своим членом. Зло в чистом виде? Скорее полное слабоумие.
Уолтер всегда был активным. Он был из тех, кто легко просыпается по утрам и бодро вскакивает с постели – как будто боится пропустить что-то важное, если не пробудится в семь утра. Я помню, как он прожигал меня осуждающим взглядом, когда я валялась в постели, не желая вставать.
«Я знаю, что тебе надо для счастья: чтобы можно было всю жизнь проваляться в постели», – говорил он. Я как-то задумалась над его словами и поняла, что он не совсем прав: валяясь в постели, карьеру танцовщицы ты не сделаешь, но если бы была такая возможность, меня бы это вполне устроило.
Однажды вечером, когда я вернулась домой после выступления, Уолтер поменял постельное белье (в этом смысле он всегда был очень заботливым и внимательным) и встретил меня… ну, в общем, он знал, как поднять мне настроение. Я лежала в постели на свежих простынях, вся такая довольная и расслабленная, и Уолтер сказал: «Тебе хорошо? Удобно? Лучше, наверное, и не бывает, да?»
И я поняла, что он прав. Мне действительно было удобно и хорошо, матрас был в меру мягким и в меру упругим, приятно пахло чистым бельем, освещение было идеальным, и температура тоже: мне не было жарко, мне не было холодно. Мне было просто очень хорошо. Удовольствие и безмятежный покой – рука об руку. Такого покоя и удовольствия не получишь ни за какие деньги, найми ты хоть целый штат специалистов по обеспечению домашнего отдыха; никакой сумасшедший деспот не добьется такого приятного расслабления даже за долгие годы постельных экспериментов.
«Но знаешь, что самое неприятное, – сказал Уолтер. – Уже через две минуты тебе придется пошевелиться».
Насчет двух минут я бы, наверное, еще поспорила, но мне все же пришлось пошевелиться. Нельзя же все время лежать неподвижно. Да, блаженный покой – он как мячик на наклонной плоскости. Непременно куда-то укатится. Если не хочешь его упустить, надо двигаться, чтобы потом не пришлось далеко бежать, хотя, конечно, есть такие мгновения, как, например, в моем случае, когда покой оберегает тебя от тяжкой необходимости двигаться.
В общем, мне надо было поехать за этим последним письмом. То есть не то чтобы «надо», но мне хотелось поехать. Вернее, мне хотелось забрать письмо. А вместо меня мог поехать и Одли.
Мне пришлось поискать информацию об этом Чууке.
Я про него ничего не знала.
Что в общем-то неудивительно. Чуук – это штат Микронезии, в западной части Тихого океана, на другом конце света. Он состоит из нескольких крошечных островов и атоллов с лагунами. Уолтер всегда надо мной издевался, что я так и не побывала нигде в Барселоне: «ты не видела…», «ты не съездила…». И почему-то мне кажется, что он выбрал Чуук не случайно. Наверняка тому было несколько причин, и одна из них – заставить меня хоть куда-нибудь съездить. Причем куда-нибудь далеко.
Все население Чуука без труда поместится на трибунах большого стадиона. Я внимательно изучила карту главного острова, Вено, где на весь остров – одна-единственная дорога. Один взгляд на карту, и я знала остров как свои пять пальцев. Может быть, он действительно такой маленький, что там можно запросто войти в бар и спросить: «Кто-нибудь тут знает Бруно?» – и при этом не чувствовать себя идиотом.
* * *
Что такое население земного шара? Оно значительно меньше, чем Чуук. Больше тысячи оно никогда не бывает, потому что для «больше» просто не хватит места в твоем мысленном списке. Даже если в твоей записной книжке уже нет места для новых записей, сколько там у тебя наберется имен? Двести, триста? Даже если ты очень общительный служащий крупной компании, сколько ты знаешь народу? Две тысячи, три тысячи человек? Но со сколькими из них ты непосредственно соприкасаешься по работе? Сколько таких? Четыреста, пятьсот? Даже если у тебя очень большая семья, считая самых дальних родственников, сколько их всего? Сто? Двести?
