Я изо всех сил старался мыслить позитивно. Я был в полном отчаянии, когда поехал разруливать кризисную ситуацию с этими сизыми дубками. И, видимо, от безысходности мыслил категорически позитивно. Я был бодр и весел. Причем, это было не напускное веселье. Я был уверен, что приеду на место и сумею найти решение, приемлемое для всех, и все будут не то чтобы довольны и счастливы, но хотя бы не станут сильно сердиться. А потом мы все разъедемся по домам, хорошо выспимся и назавтра даже не вспомним об этих треклятых дубках.
Я ненавижу банкиров. Всегда ненавидел. Но однажды мне удалось получить крупный заказ от одного очень солидного банка. При моем непосредственном участии банк заключил договор с нашей фирмой на поставку осветительного оборудования для нового здания их главного офиса. Поначалу я был страшно рад. Это была моя самая крупная сделка. Банк не скупился на средства, отвалил кучу денег. Они хотели все самое лучшее: самый мраморный мрамор и самый хрустальный хрусталь, – и вместо того чтобы приобрести экзотических рыбок и хорошие искусственные растения для оформления холла, они заказали в Японии какие-то миниатюрные сизые дубы. Чтобы не “как у всех”.
Разумеется, эти дубы были редкими и безумно дорогими растениями, занесенными во все Красные книги, и, как потом оказалось, их покупка и импорт произошли с нарушением всех международных законов и правил, так что владельцам банка грозил крупный штраф и прочие малоприятные санкции вплоть до тюремного заключения (дубы, даже миниатюрные – растения заметные, сразу бросающиеся в глаза, и в этом их главный минус).
Этот конфуз с дубами мог бы меня позабавить (я человек не злорадный, просто очень уж не люблю банкиров), если бы не одно невеселое обстоятельство. Деревья погибли. Засохли. А точнее поджарились. Как утверждали, под нашими лампами. Но, когда я заключал договор и расписывал технические характеристики, мне никто не говорил про дубы. И вообще мне сомнительно, что кто-то из банковских служащих дал себе труд поинтересоваться, как надо ухаживать за приобретаемыми растениями.
Никто бы не смог доказать, что деревья погибли именно из-за наших ламп, но надо было найти кого-то, на кого можно свалить всю вину, и так получилось, что козлом отпущения стал я. Я подумывал о том, чтобы выдвинуть такой аргумент: если дубы зачахли, перегревшись под парой ламп, скорее всего это были изначально больные, нежизнеспособные растения, – но решил, что подобная аргументация мне не поможет.
Я не буду оправдываться. Не буду пытаться свалить вину на кого-то еще.
Я предложу им скидку по счету (который они, будучи крупной финансовой организацией, до сих пор еще не оплатили).
Менеджер банка, с которым я вел переговоры, встретил меня воплем ярости и мощным апперкотом.
Итак, возвращаемся к нашему вопросу. Что лучше: встать или остаться лежать? Нельсон и ребята из нашей школьной компании сказали бы, что настоящие парни никогда не сдаются. Потому что на улице действуют свои законы, и если ты лег, то тебя запинают ногами. И хорошо, если удастся отделаться парочкой сломанных ребер и легким сотрясением мозга. Хотя, с другой стороны, если ты чувствуешь, что не встанешь, тогда лучше лежи.
Встать я в общем-то мог. Но остался лежать. Потому что, во-первых, настроился на позитивные мысли и никак не ожидал апперкота. Во-вторых, я вырос в большом городе и могу распознать человека, с которым лучше не связываться, потому что я все равно не сумею его “положить”. Если бы все это происходило на людях, мне было бы стыдно и очень неловко. Но мы были одни у него в кабинете. И я остался лежать на полу. Тем более, если бы я встал – лишь затем, чтобы снова упасть, если он вдруг решит дать мне в челюсть еще раз, – это все равно не решило бы нашу проблему и не ускорило бы выплату по счету, который наша компания выставила банку.
В общем я рассудил, что вставать мне не надо. В интересах обеих заинтересованных сторон. Я лежал на полу, а менеджер банка кричал, брызжа слюной, что я разрушил его карьеру. Напомню, что все это происходило на территории солидного финансового предприятия, а я тихо радовался, что меня не запинали до смерти.
Удивительно, как быстро мы избавляемся от налета цивилизованности. На самом деле, все это очень печально. В периоды финансового процветания – ну, или хотя бы благополучия, – мы охотно уступаем места старушкам в общественном транспорте, но если вдруг возникает угроза лишиться работы, пенсии, премиальных, всего пакета материального счастья, мы превращаемся в диких зверей, готовых грызть глотки и убивать, лишь бы у нас не отняли наш кусок сытного пирога. Конечно, есть исключения. Но их очень мало.
Говорят, что когда человек сдается, он тем самым калечит свой дух. Каждая уступка, каждый отказ от борьбы – это маленький шаг на пути к разрушению себя. Почему я остался лежать на полу? Из-за трусости, благоразумия или лени? Или из-за всего вместе? Я так и не понял. Ни тогда, ни теперь. И уже вряд ли пойму.
Лежу, болею уже второй день. Вчера вообще не вставал с постели. В общем-то выспался и отдохнул. Но лучше от этого мне не стало. Наоборот стало хуже. Болезнь – штука коварная. Она нарушает все планы, заставляет тебя позабыть о своих замыслах и устремлениях. Мне уже ничего не хочется, вообще ничего. Если сейчас положить меня в гроб, заколотить и зарыть в землю, я даже не стану протестовать. Не говоря уж о том, чтобы вопить и отбиваться.
Я спускаюсь на кухню заварить себе чаю, и тут входит Гулин. Я хочу с ней поздороваться, но вместо приветствия выдаю долгую серию надсадного кашля. У меня аж в глазах потемнело, так сильно я кашлял.
– Ты что, болеешь? – спрашивает Гулин.
Вместо ответа я выдаю еще одну порцию надсадного хриплого кашля.
– Лекарства пьешь?
Я киваю.
– Какие лекарства?
– Ну… утром принял парацетамол.
Гулин недовольно хмурится. Мы с ней не виделись почти две недели. Я так понимаю, она зашла проведать Ориноко. На меня вновь нападет приступ жуткого кашля.
Я знаю, что сейчас думает Гулин. Что я безмозглый кретин, который не может позаботиться о собственном здоровье. И, вероятно, она права.
– Сейчас я тебе кое-что принесу.
– Нет, не надо. Мне уже лучше.
Но она уже вышла. Мне очень плохо, я весь больной, у меня нет сил возражать. Сил нет вообще ни на что. Даже на то, чтобы переживать. Но мне все-таки стыдно, что человек, который работает по двенадцать часов в сутки, мчится мне за лекарствами – в своей единственный выходной за последние две недели.
Спустя полчаса мне вручают упаковку пастилок от кашля. Гулин не говорит, сколько стоят таблетки, и категорически отказывается взять деньги. Я знаю, что она покупала эти таблетки не в ближайшей аптеке за углом. Она ездила на самую окраину города, где то же самое лекарство стоит намного дешевле, чем у нас в центре. После первой же пастилки мне становится значительно лучше.
Гулин – удивительная. Да, она добрая и отзывчивая. Но я имею в виду другое. Есть люди, которые знают, как надо. Что покупать, где покупать и когда. А я вот не знаю.
