Я пытаюсь придумать, как бы так хитро поднять в разговоре тему сигмоидоскопии, но ничего не придумывается. Либо ты обладаешь сверхъестественным знанием, либо не обладаешь.
– Знаешь, Джин, у меня нехорошее предчувствие. Я бы не стал ничего говорить, но мне приснился тревожный сон, и теперь я за тебя беспокоюсь. Мне приснилось, что у тебя очень серьезные проблемы с кишечником. Конечно, ты скажешь, что я ненормальный. Но, может быть, все-таки сходишь проверишься? – Говорю я иерофанту, когда он заходит в церковь.
– Я уже проверялся. Месяц назад. Напугал всех врачей своим железным здоровьем. Так что забудь о своих предчувствиях.
По тридцать отжиманий каждое утро – и все проблемы с кишечником решены. Так что со мной все в порядке. А вот мама совсем разболелась.
“Теперь понятно, откуда взялась сигмоидоскопия”, – думаю я про себя.
– Сказать по правде, она умирает.
Его мама сейчас в больнице. Она вообще не встает с постели. Врачи говорят, что ее положение безнадежно. Иерофант едет в Кливленд, чтобы заботиться о своей маме и быть рядом с ней до конца. В такой ситуации многие люди найдут себе тысячу оправданий, чтобы не мчаться к постели умирающей, а, например, послать деньги. У иерофанта ужасный вкус, он не умеет одеваться и не умеет шутить (юмор морских пехотинцев – это новый эталон безвкусицы), но он очень хороший человек. Душевный, порядочный и бесстрашный. Я действительно им восхищаюсь. Именно из-за своей безупречной порядочности он сумел создать небольшую церковь с весьма ограниченным числом прихожан, которую он теперь отдает мне. Причем отдает просто так. И вот что странно: вроде бы я получил, что хотел, но при этом я сам же пытаюсь испортить себе всю малину.
– А нельзя перевезти маму сюда? – говорю я и сам понимаю, что при таком повороте событий мое продвижение существенно замедлится.
– Она всю жизнь прожила в Кливленде, ни разу не выезжала из города. Вряд ли она сейчас осознает, где находится и что вообще происходит, но ее нельзя забирать из Кливленда.
Это будет неправильно. Я знаю: если бы мама была в сознании, она бы сказала, что хочет умереть на родной земле.
Иерофант не ищет легких путей.
– Это все так тяжело, – продолжает он. – Ей помогают подруги, но теперь за ней нужен непрестанный уход. Круглые сутки. Мне очень не хочется оставлять свою паству, но у меня просто нет выбора. Знаешь, Тиндейл, многие предлагали мне помощь, но, в основном, это были всего лишь слова. Редко когда доходило до дела. Ты – единственный, кто действительно мне помогал. Всегда был рядом, когда ты нужен. И никогда ничего не просил. Таких людей мало. Считанные единицы. И теперь я могу спокойно поехать к маме, потому я знаю: ты останешься здесь и заменишь меня. Я могу на тебя положиться.
Итак, полномочия переданы мне официально. Теперь у меня своя церковь. Но мне почему-то не весело. Я себя чувствую виноватым. Меня очень тронуло, что иерофант мне доверяет. Я даже чуть не прослезился. Почему мы всегда получаем то, чего хотим, совсем не так, как хотим? Он назначает меня подиерофантом, первым в истории церкви.
– Дашь мне какой-нибудь ценный совет? Ну, что надо делать?
– Ничего, – говорит иерофант. – Ничего делать не надо.
– В каком смысле?
– Не пытайся быть пастором. Не управляй церковью. Это самое лучшее, что я могу посоветовать. Ничего делать не надо.
Да, и еще одна вещь: если миссис Барродейл пригласит тебя на обед, не ходи. Она совсем не умеет готовить.
На следующий день я снова слушаю запись на ручке, которая диктофон. Иерофант объясняет кому-то, что он едет в Кливленд ухаживать за больной матерью.
– Нет, церковь я не закрываю. У меня есть помощник, который присмотрит за церковью. Он слегка странный. Я не уверен, что он хорошо справится. Но надо дать ему шанс.
Это мое наказание зато, что я пытаюсь шпионить. Все-таки это не очень приятно: узнать, что тебя ценят не так высоко, как тебе бы хотелось. Хотя, с другой стороны, если подумать… это действительно трогательно, что иерофант сомневается в моих способностях, но все-таки верит в меня и готов дать мне шанс проявить себя.
В общем пора завязывать с всеведением.
Всезнающий Бог из меня никакой.
Просыпаюсь в холодном поту. За окном еще темно. Живот болит так, словно чья-то невидимая рука вырывает мне внутренности. Лежу, свернувшись в позе эмбриона. Мне больно и плохо. Чувствую себя совершенно потерянным и раздавленным. Начинаю громко стонать, позабыв всякую гордость. Может быть, мы все потеряны и раздавлены, и фокус в том, чтобы абстрагироваться и не чувствовать этого. Но сейчас, лежа на снятой с петель двери, в пустой комнате, с парой сотен долларов в кошельке и при перспективе уже в скором времени стать духовным наставником горстки майамских старперов, я это чувствую как-то особенно пронзительно.
Я усердно молюсь. Молюсь за всех нас. Потому что – а что еще делать?
Не стоит слишком внимательно изучать свою паству. Потому что, как правило, это унылое зрелище. Удручающее и безрадостное. Иерофант оставил мне тексты своих величайших хитов, чтобы я их зачитывал прихожанам в его отсутствие. И меня это вполне устраивает, поскольку у меня нет никакого желания убивать время жизни на сочинение воскресных проповедей.
Теперь, когда иерофант Грейвз уехал, я не только провожу церковные службы, но и веду “прием граждан” по окончании богослужения. Правда, меня немного смущает, что когда я иду в кабинет, за мной следом тянется чуть ли не половина всех прихожан, бывших в церкви. Я не знаю, как это понимать: то ли они так сильно верят в меня, то ли не так уж сильно верят в иерофанта.
Первой заходит миссис Шеперд со своим сыном Питером. Миссис Шеперд – коренастая, неинтересная женщина с вечно унылым лицом. Она работает уборщицей сразу в нескольких церквях, подметает полы, приносит и расставляет цветы. И, чего уж там, будем смотреть правде в глаза: это работа хотя и нужная, но уж никак не престижная. И не каждый за нее возьмется. Я сам несколько раз подметал полы в церкви, когда там собирался народ. Исключительно, чтобы продемонстрировать, какой я смиренный и непритязательный человек. Но, как говорится, хорошенького понемножку.
Я сердечно здороваюсь и предлагаю ей сесть, поскольку мне хочется (и иерофант бы меня поддержал, я уверен), чтобы уборка в церкви и покупка цветов продолжалась без перебоев. Она вновь представляет мне своего сына, крепкого парня, который работает “пляжным мальчиком” в отеле – раздает отдыхающим пляжные полотенца. Они оба до неприличия веселы и жизнерадостны, так что с их стороны никаких затруднений вроде бы не предвидится.
– Мы надеялись, что вы сможете нам помочь.
– Разумеется, – говорю я. – Это моя работа.
Пока все идет нормально. Заверения в добрых намерениях – они вообще ничего не стоят. Но они должны быть предельно лаконичны.
– Мы уже спрашивали иерофанта, но он сказал “нет”.
