– Он сказал, что это было забавно? Как вообще человек способен такое сказать?! – возмутился Хьюго.
– Потому что ему было забавно. Все зависит от того какой ты человек.
– И им ничего потом не было?
– Одна из девушек покончила самоубийством. Антон стал вице-президентом… одного банка.
– Какого банка? – спросил Хьюго.
– Не скажу.
– Почему?
– Потому что ты не умеешь держать язык за зубами.
– Тогда зачем ты нам это рассказываешь?
– Не знаю, на самом деле… чтобы предостеречь… в смысле, что надо тщательно выбирать компанию, с кем ехать в отпуск. Я имею в виду, что мы едва не потеряли беднягу Дерека.
– А почему он рассказал все тебе? – спросил Джим.
– Скажем так… Антону… это понравилось… ему понравился вкус… запретного. Если бы он потерял работу или… угодил в тюрьму, он бы рыдал, как пятилетний ребенок, но ему не было вообще ничего, и он понял… что он непотопляем.
– У тебя много друзей, кто покончил самоубийством, – заметил Хьюго.
– Нет. Просто у меня широкий круг… знакомых, Хьюго. Это у всех так. Знаешь, наверное, я позвоню одному французскому банкиру.
– Я бы чего-нибудь съел, – сказал Хьюго.
Джиму совсем не хотелось есть; усталость и жаркое солнце совершенно отбили ему аппетит. Но они сорок минут дожидались, пока им принесут меню, и хотя все, кроме Хьюго, заказали только салат, еду подали еще через полчаса, причем Хьюговы мидии были еще не готовы. Они обсуждали крушение России.
– Я не знаю, вообще, почему говорят об обвале экономики. Экономика никогда никуда не обваливается, – разгольствовал Ральф. – Состояние экономики может вести к обнищанию населения; старики, бедные или слабые будут умирать с голоду и замерзать, все остальные будут бороться за жизнь и драться за место под солцем, как собаки – за кость, кое-кто из банкиров и бизнесменов сиганет из окна… но жизнь все равно продолжается.
– В России можно провести с девушкой целую ночь за пятьсот долларов, – сказала Елизавета.
– Пятьсот долларов? – сказал Хьюго. – Это не так уж и дешево, пятьсот долларов. Почти столько же, сколько в Лондоне. Я имею в виду, что мне говорили, что это так стоит.
– Все зависит от того, что понимать под словами «целая ночь», – заметил Ральф. – От полуночи до шести утра или с девяти вечера до девяти утра. И, может быть, русские девушки занимаются настоящими извращениями… скажем, целуются.
Тут принесли Хьюговы мидии.
– Слава Богу, – воскликнул он, запихивая в рот полную вилку мидий. Но его радость тут же увяла. – Холодные. – Он огляделся в поисках официантки, которая оперативненько испарилась.
– Много шуму из ничего, – сказал Джим. Но когда он попробовал мидию, она была не просто комнатной температуры, она была ледяная, как будто тарелку специально выдерживали в морозилке.
Минут через десять Хьюго удалось поймать официантку, которая смотрела на него, как на полного идиота, пока Хьюго ей объяснял, что мидии холодные. Она забрала мидии с таким видом, как будто ей предстояло тащить их на вершину Эвереста без кислородной маски.
– Либо этот «Бандоль» разбавлен, либо они там забили на качество. Такая гадость просто не может быть настоящим «Бандолем», – сказал Ральф. Поев и слегка протрезвев, он вновь стал разборчивым и капризным. У него заверещал пейджер, и ему пришлось отвечать на вызов некоего Седрика.
– Делаешь деньги? – спросила Елизавета.
– Делаешь деньги… теряешь деньги. Никто ничего не знает. Самую лучшую сделку из всех, которые я провернул, я провернул после долгого и обстоятельного обеда; у меня батарея на мобильнике сдохла. В общем, полная жопа. Я был вообще никакой, буквально полз до телефона. Терять мне было нечего, и я пошел ва-банк. Не думая. Я ничего не просчитывал, ни с кем не консультировался. Столько денег я не зарабатывал еще ни разу. Профессионалы знают далеко не все. На самом деле они вообще ничего не знают. Это как покер или любая другая игра. Если ты знаешь правила и обладаешь хоть толикой здравого смысла, ты всегда заработаешь себе на жизнь, а если имеешь дело с крупными суммами, то зарабатываешь на хорошую жизнь. Но никто ничего не знает наверняка.
– Говори за себя, – сказал Хьюго. – Лично я предпочитаю держать все под контролем. Однажды я чуть было не заключил миллионную сделку с «Барингз». Вот бы я пролетел, если бы вовремя не сообразил, что к чему.
– Да, я помню, ты мне говорил, что не хочешь иметь с ними дело, потому что кто-то из них клеился к твоей подруге. Нет, – сказал Ральф, – если кто-то действительно знает рынок, он не работает в городе, он вообще нигде не работает. Он бороздит синий морской простор на своей личной яхте в компании супермоделей с запасом на год.
Вновь подали мидии. Хьюго попробовал одну и тяжело вздохнул.
– Сухие.
Ральф перегнулся через стол и подцепил одну мидию. Положил в рот и тут же выплюнул. Выплюнутый моллюск степенно шлепнулся на соседний столик, где обедало какое-то немецкое семейство.
– Не просто сухие, а вообще несъедобные.
– Ну и манеры, – фыркнула Катерина.
– Прошу прощения, – сказал Ральф. – В школе нас не учили хорошим манерам. У меня была просто кошмарная школа. Достаточно сказать, что половина моих одноклассников пялили принцессу Диану. В общем, сразу понятно, какой это был отстой.
Через пару минут Хьюго удалось привлечь внимание официантки.
– Мидии сухие, – сказал он, скорее, с болью, чем с возмущением. В этом действительно было что-то трагическое: когда ты на пляже, в отпуске, хочешь есть и платишь огромные деньги… за обед, который есть невозможно. Официантка обиженно покосилась на мидии.
– Crise de moules, – воскликнул Ральф, махая руками, дабы подчеркнуть всю серьезность сложившейся ситуации. – Les moules sont несъедобные. Бля. Как по-французски Маастрихт? Les moules sont totalement Маастрихт. – Потом он захрипел, изображая, будто задыхается, схватил себя руками за горло и свалился со стула.
Джим дважды объяснил по-французски, что мидии сухие. Но официантка таращилась на них, как овца на новые ворота. Джиму было жалко обоих: и Хьюго, и официантку. Все смотрели на мидии, которые ввергли обоих в отчаяние. Похоже, это была ситуация, которую не разрешишь к удовольствию обеих сторон. Официантка ушла. Хьюго предложил уйти не заплатив, и тут к ним подошел мужик, чей самодовольный вид явно указывал на то, что он тут самый главный. Он спросил на безупречном английском:
– В чем проблема?
– Vous etes злобно обиженные артисты, и сейчас будем рвать и метать, – сказал Ральф. – И крушить мебель. Джим, переведи ему.
Джим объяснил на французском, что мидии, к сожалению, сухие.
– Но мы же их поменяли, – сказал мужик на английском.
