Однако через какое-то время Джиму даже понравилось это шипение и треск на записях. И особенно – на записях с «живых» концертов. Большинство из лицензионных «живых» альбомов были вовсе не живыми: их записывали на студии, и единственное, что их связывало с концертом, это фотография на обложке. В пиратских записях Джиму нравилось то, что музыка там звучит именно так, как она звучала на самом деле. Также он обнаружил, что у него развился совершенно особенный вкус в плане музыки. Например, в последний год он начал собирать записи исключительно с последних концертов.
Большинство из них выходили на лицензионных кассетах и дисках, но это было не то; по-настоящему настоящей была лишь пиратская запись, сделанная на микрофон, спрятанный в лифчике у музыкальной пиратки. И они всегда знают, что это последний концерт. Иногда об этом объявляют сами музыканты, иногда не объявляют – но они всегда знают. Со временем Джим понял, что его привлекает в этих последних концертах: он пытается разыскать в них совет и пример, как правильно вмазаться в стену насмерть. Даже когда дело касалось групп, которых он ненавидел, их последняя музыка всегда была обворожительной и бесконечно манящей.
Вот почему нам так хочется, чтобы жизнь у героев была стремительной и короткой. Они не должны умирать, как все. Они должны сгорать. Погибнуть в авто– или авиакатастрофе – это не то. Это может случиться с каждым. Герои должны умирать от избытка всего, так что если ты представляешь себя одним из них, ты берешь от жизни все, по полной программе, потому что рискованная авантюра под названием «настоящая жизнь» – это что-то такое, чего большинство избегает. Потому что расплата слишком сурова.
Жизнь преподносит нам немало уроков, и вот самый ужасный из всех: ваши родители были правы (при этом предполагается, что у вас были родители, которые хотели себя проявить в оном качестве), когда нудели, что надо устроиться на нормальную работу, надо откладывать деньги, когда они есть, надо купить дом и заранее позаботиться о своей будущей пенсии. Они были правы. На сто процентов. Всегда есть считанные единицы удачливых авантюристов, которые привлекают к себе самое пристальное внимание, и никто не замечает целые орды немытых психов в пабах или на скамеечках в парках, которые проедают свою нищенскую зарплату, охранников в возрасте пятидесяти пяти лет, шестидесятилетних частных репетиторов по французским глаголам; толпы скучных людей, которые не заметили скуки; скука тех, кто не знает отчаяния.
Холодный душ слегка привел Джима в чувство, но желание залечь в гроб и дождаться прибытия похоронной команды осталось. За неимением возможности оное желание реализовать он попытался выбрать между двумя другими привлекавшими в одинаковой степени: сходить на кухню попить воды и сходить на кухню взять нож, чтобы прирезать Дерека. Попить воды. Прирезать Дерека. Попить воды. Прирезать Дерека. Разницы не было никакой.
Когда Елизавета спустилась в гостиную, Джим ее не узнал и понял, что это Елизавета, потому что доподлинно знал, что это может быть только она (Катерина была блондинкой). Он рассудил, что подобная метаморфоза есть результат косметических ухищрений и последних достижений в области портновского дела. Неудивительно, что две эти отрасли развиваются успешно и прибыльно на протяжении тысячелетий, невзирая на войны и катаклизмы.
Преображение было разительным; Джим растерялся, не зная, куда смотреть – на ее глубокое декольте, на ее помаду «умри все живое», на ее прическу, которая представляла собой какие-то странные локоны и кудряшки, которых, наверное, было название (но Джим его не знал); на ее высоченные каблуки, на ее черный шелковый пиджак, на обтягивающие брючки. Миловидная девушка из тех, кого называют «свой парень», превратилась в настоящую королеву, к которой не подступиться. Весь ее вид говорил сам за себя: поклоняйтесь мне, восхищайтесь мной.
Джим пожалел, что он не принарядился к выходу и что от усталости и недосыпа его рожа напоминает слежавшуюся картошку.
Хьюго медленно вырулил с подъездной дорожки. Джим не на шутку разволновался, к кому в машину сядет Елизавета: к Хьюго вместе с ним и Катериной или к Ральфу с Дереком. Она села в правильную машину.
Хьюго ехал быстро и – на узких дорогах, где было полно бесноватых латиносов-мачо, – по-настоящему безрассудно. Во всем этом было что-то от бесшабашных забав прыщавой юности: гнать на машине по югу Франции, когда в динамиках грохочет музыка, а на заднем сиденье сидят две молоденькие и красивые русские девушки, – но это было действительно весело, и Джим с удивлением обнаружил, что ему это нравится. Выходит, он еще не разучился радоваться жизни.
На самом деле он бы не стал возражать, если бы Хьюго сейчас разбился. Уж лучше уйти вот так – с шиком и стильно, – чем тихо откинуть копыта одному у себя в квартире. В последнее время у Джима развилась одна неприятная фобия: он боялся, что если он вдруг умрет, его обнаружат лишь по прошествии многих недель, потому что знакомые все же начнут тревожиться, что его что-то долго не видно. Все началось после той жуткой судороги, когда он лежал на полу, не в силах даже пошевелиться, и за неимением других занятий изучал узор на ковре и размышлял о том, что хуже этого может быть только одно – умереть в одиночестве. Бетти заметил бы его отсутствие не раньше, чем через неделю, а потом потратил бы еще несколько дней на поиски ответственного взрослого дяденьки, с которым можно было бы обсудить эту проблему.
Девушки о чем-то болтали на русском.
– По-русски не говорить, – сказал Хьюго. Он явно боялся, что они либо что-то замышляют за его спиной, либо обсуждают его многочисленные отвратительные привычки. Странная смесь самонадеятедьности и неуверенности в себе. Если ты при деньгах, недурен собой и делаешь это три раза на дню, твоей подруге не на что жаловаться. Разве что только на то, что ты не можешь с ней поговорить по-русски.
– Почему? – спросила Елизавета.
– По-русски не говорить.
– Ладно, будем говорить по-украински, – и они продолжали болтать, причем их украинский был подозрительно похож на русский.
Восторг от того, чтобы дразнить смерть, постепенно улегся, и Джим стал выпадать из времени. На пару секунд, на минуту, не поймешь. Опять навалилась сонливость. Он подбадривал себя мыслью, что у Дерека в личной жизни тоже все плохо, иначе он не торчал бы тут один, без подруги.
Ральф ехал сзади и умудрялся не отставать от Хьюго, который не сбавлял скорости на поворотах и давно втопил педаль газа в пол. Надо думать, что при такой езде его взятый на прокат «фиат» мог развалиться в любую минуту. Как будто тебе вновь семнадцать, и ты мчишься по трассе наперегонки с друзьями, и жизнь прекрасна и удивительна… но огорчало другое: сейчас, по прошествии двадцати лет, это было действительно горько – развлечения те же, только ты потолстел, облысел и ослаб.
Они остановились на заправке. Джим вызвался помочь с переводом – он знал, что Хьюго не говорит по-французски, – но Хьюго дал понять, что справится сам. Джим наблюдал за тем, как Хьюго самостоятельно заливает бак, размышлял о том, сколько сейчас стоит Хьюго. Он должен быть миллионером. Его квартира в Доклендсе стоит как минимум полмиллиона, и его ежемесячная зарплата должна была исчисляться если не шестизначной цифрой, то пятизначной – точно. На себя он не тратил почти ничего; он посещал дорогущие рестораны за счет родимого банка, а потом приходил домой и ел бобы на поджаренном хлебце или какой-нибудь овощ; одежду он покупал на распродажах. Он почти никуда не ходил, потому что работал по двенадцать часов в сутки, а на выходных разбирал накопившиеся за неделю бумаги. И самое главное: на протяжении многих лет он вкладывал свои сбережения в надежные акции, не облагаемые налогом. Он посоветовал Джиму приобрести акции «Бразилиан телеком», причем с таким видом, словно он сообщал ему величайшую в мире тайну. У него было только две маленьких слабости, на которые он не жалел денег: машина и ежегодный отпуск.
