Он не любил презервативы. Но ведь все вокруг кишит болезнями. Весь мир – сплошная зараза, с которой надо поддерживать равновесие. Они не трогают тебя, а ты их. Или все-таки хочешь попробовать? Как будто за этим касанием из бездны засветится странный свет…
Но ведь однажды он уже ходил сдавать анализы в Габричевского. Навстречу по улице почему-то часто попадались старухи и он боялся, что и в кабинете его встретит одна из них. Старуха-смерть встретит его в кабинете и возьмет пробы из его священного мочеиспускательного канала. Но когда открылась дверь, он увидел очень красивую молодую женщину с поразительно бледным лицом. Она подчеркнуто вежливо и доброжелательно его опросила. Он также вежливо, с интеллектуальным оттенком, ей все рассказал. Как будто бы это был коллоквиум по средневековой стилистике. Этот его абстрактный монолог об абстрактном кризисе. Она вежливо поддерживала разговор, мягко переводя его на инфляцию, он почувствовал себя на своем коньке, хотел было уже рассказать про «форекс» и вдруг заметил у нее на столе роман Каннингема «Часы». Тогда он почему-то спросил, не боится ли она читать эту книгу и что она думает о миссис Деллоуэй? Она не ответила, он почувствовал себя идиотом, не признаваясь себе, что эта женщина-доктор с бледным красивым лицом нравится ему все больше и больше. А она уже одевала белые резиновые перчатки, и наконец сказала, отвечая на его вопрос, что однополая любовь это прежде всего любовь к самому себе. И теперь ее руки уже держали две пробирки с двумя длинными спицами, острые концы которых были упрятаны в мягкие тампоны – тонкий и толстый. Он попробовал возразить, что Деллоуэй все же любила мужчину, но женщина-доктор уже приглашала его жестом за ширму, где стояло, раскинув свои клешни, блестящее гинекологическое кресло. «Нет-нет, – вежливо усмехнулась она. – Просто приспустите белье». Он пробормотал нечто нечленораздельное. «Давайте», – вздохнула она и длинными красивыми пальцами аккуратно взяла головку его члена.
И ввела… Эту первую спицу. Тонкий тампон. Боль была резкая, разрывающая, как будто «нарезали резьбу». Он чуть не закричал. «Ну-ну», – ласково сказала женщина-доктор…
– Э-ээ, куда ты улетел? – засмеялась проститутка.
Латекс сморщился и обвис.
– Ненавижу презервативы.
– Расслабься. Ты, по-моему, слишком серьезно ко всему относишься.
– С чего ты взяла?
– Иди сюда, – она неожиданно стянула кондом. – Не бойся, у меня там все чисто.
И, быстро наклонившись, взяла его, опустившийся было, член в рот. Евгений вздрогнул и закрыл глаза.
«Горячее… нежное и горячее… словно бы путешествующее по огромной горе… Странно, однако. Это… и в чужую голову».
Он все же поймал себя в себе как животное. И слова и образы исчезли.
Вместе с этой поимкой вернулось наконец и его веселое зло. С нарастающим и нарастающим азартом он стал вжиматься в ее большие растягивающиеся губы. И, останавливаясь у самой грани, вышел, чтобы завершить в пизду…
Потом, когда все было кончено, он все же спросил:
– Ты… уверена, что у тебя там все чисто? – спросил он все же ее, когда они уже поджидали сутенера, который должен был снова отвезти ее на угол.
– Да, я недавно сдавала анализы в Габричевского…
«В Габричевского!»
Он всегда удивлялся совпадениям, пытаясь прочесть в них знаки судьбы.
– …и после этого ты первый, – продолжила она с легким презрением. – А у тебя?
– Можешь не сомневаться, – он посмотрел ей в глаза, вспоминая залеченный антибиотиками хламидиоз. – А ты, что, хотела бы заразиться?
– Что за дурацкий вопрос?
Он налил ей еще вина.
– А какие обычно задают клиенты?
– Они обычно интересуются, было ли и нам хорошо, – усмехнулась она.
– Ну… и?
– Это моя работа. Налей еще.
Он налил ей еще вина. Белого вина, сделанного из черного винограда. Сказал:
– М-да-с…Как это у Годара: «Вы любите работу или вы любите работать?» Знаешь, кто такой Годар?
– Знаю, кто такой Годар, – передразнила она, разглядывая этикетку.
Он подлил и себе.
– Мне показалось, что там, на углу, в твоем взгляде было много ненависти.
– Твой любимый фильм – «На последнем дыхании»?
Она продолжала невозмутимо разглядывать этикетку.
– Ты слишком образована для своей роли.
Она вдруг спокойно посмотрела ему в глаза:
– Если честно, то в этой роли я делала это в первый раз.
– Зачем? Из-за денег?
Она отвела взгляд и покачала головой из стороны в сторону.
– С некоторых пор я ненавижу мужчин.
Он медленно поставил бокал.
– Кажется, я догадываюсь, почему.
Она молчала. И он вдруг почувствовал, что начинает задыхаться.
– Тебя предали.
Девушка не отвечала. И он продолжил, обращаясь теперь словно бы даже и не к ней:
– Я знаю этих мастеров самообмана… ты любишь его, а он любит ее, а вместе вы любите одну и ту же иллюзию, с которой рано или поздно надо… кончать.
Он нервно засмеялся и вдруг почувствовал в себе какой-то обвал, обнажение чего-то другого, словно бы эти слова, наконец, освобождали проход.
– К чему ты клонишь? – подозрительно спросила она.
Он задержал дыхание:
– У японцев, знаешь… Мужчина и женщина…
Хотел сдержаться, убеждая себя, что это ложь, то, что он так хочет ей сейчас сказать. Нет, даже не ложь, а безумие. То, что он ей сейчас скажет.
Она неестественно щелкнула зажигалкой и закурила.
«Pall Mall».
Он тоже достал и закурил Pall Mall, еще одна попытка стать наконец конкретным, при всем его безразличии к курению.
– Мы курим одни и те же сигареты, – он лихорадочно подбирал слова, втайне надеясь, что она все же не заметит его дрожи.
Она медленно выпустила дым.
– Ты хотел сказать что-то другое. У японцев мужчина и женщина … что?
И тогда, вновь отдаваясь какому-то тайному мучительному и одновременно сладострастнейшему пороку, он продолжил:
– Мы могли бы встретиться еще раз… Еще один раз.
Она замерла. Ему показалось, что он видит, видит ее насквозь и знает, что проникает и что уносит ее все дальше и дальше.
– Не бойся, я бы обо всем позаботился.
Раздался длинный и резкий звонок, и они оба вздрогнули, словно бы обнаруживая себя опять в кинозале после того, как кончилось это какое-то безумное и завораживающее кино. И так хочется остаться там, «на экране», не видеть и не слышать того, что – здесь. Хлопанье откидных сидений, обыденные голоса. «Тебе понравилось?» «Мне – да. А тебе?» «А мне – нет». Как будто они что-то крадут у тебя. А ведь это твое и только твое. То с чем расстаешься, в надежде когда-нибудь встретиться.
