Люба замерла и не двигалась.
«Словно бы уже как часть узора ковра…»
– Тебя здесь и в самом деле никто не держит, – тихо повторил он. – Я хочу честной игры.
Она, однако, по-прежнему, молчала.
И тогда он продолжил:
– Я мог бы рассказать тебе, почему я решил сделать это… и сделать это именно так. Но при условии, что ты останешься. А это значит, что ты должна будешь взять из этих четырех таблеток две. И, по крайней мере, одну из них бросить в один из бокалов.
Часть 2
1
Он встал и вышел, был поздний час, когда он, наконец, вышел из своей квартиры. Он знал, что он уже мертв и что и она мертва. Вино, дорогое вино, было выпито.
Теперь – только это странное, легкое чувство, как будто они никогда не были знакомы, как будто между ними никогда ничего и не было. Он вышел в пространство, а она осталась лежать там, в его комнате, лежать с открытыми глазами, мертвая и улыбающаяся своему, а может быть, и его обману.
Теперь, мертвые, они знают, что, конечно же, встретятся снова, завтра или послезавтра или когда-нибудь. И тогда они не испугаются обыденности, а чего же ее пугаться, ведь теперь, отныне, они для обыденности мертвы, ибо Бог – в своем блистательном отсутствии и в своей неизменной всепроникающей нереальности – все же почему-то дал им время.
Евгений достал сигарету и закурил, получая маленькое, теперь уже не обесцененное наслаждение. Занимался рассвет. Полусонное еще небо, неоформившиеся пока облака, их тихие, почти бесследные перья, и под ними, вокруг, тихие дома, призрачные кровати, на которых спят те, кто все еще называют себя людьми.
«Ты один, ты снова стоишь посреди шоссе между двух линий, и еще не возникли упругие и невидимые границы, неумолимые, отводящие каждому его узкий путь».
Он усмехнулся и отбросил сигарету.
«Значит, теперь тебя зовут не Евгений?»
Бесконечная, разлившаяся по улицам смерть, светлое утро его ирреальности. Черные целлофановые пакеты, уносимые ветром из мусорного бака, что обгоняют друг друга, словно андалузские псы, подчиняясь теперь лишь законам этой странной отсрочки, переворачиваясь, нелепо подпрыгивая и шурша.
«Как на Луне…»
«Да, как на Луне».
Скоро высветят серые стены домов первые лучи мертвого солнца, пробуждая мертвых к их тихим посмертным завтракам. Отныне, рассыпавшись в прах, они будут продолжать свое идеальное путешествие, так ничего и не заметив, так и не догадавшись, что они теперь уже – не они. Неузнанный киоск, загадочный троллейбус и таинственный прохожий, так и не постигший обратной стороны своего лица.
«Отныне».
Мертвое солнце уже щедро дарило свой первый рассвет, разливая из-за крыш пушистые, нежгуче ласковые лучи.
«Хиросима тоски моей, как хорошо, что тебя больше нет».
Он заглянул в два-три спешащих мимо случайных лица. Зевали, обнаруживая зевотой рты. Оставались в телах и ускользали.
Беспечный призрак, он вдруг увидел призрачное такси с исчезающим в нем призрачным негром все в той же малиновой беретке, и все тот же коричневатый со светлой изнанкой палец упирался в призрачное стекло.
Небо уже расчистилось и теперь его голубизна словно бы погружала Евгения в свой новый бесшумный звон, в широкий и бесконечный колодец, бесшумный и нежный, празднующий вместе с ним его первое посмертное утро.
Он вышел на канал. Сонный бомж под яблоней, на картонных коробках, ветхозаветный, как Ной, за спиной которого отныне проплывает сверхсовременный пятипалубный лайнер, увенчанный элегантной тарелкой спутниковой антенны… Через час он, Евгений, вернется опять в свою комнату, где она, эта женщина, все еще спит. Он потрогает ее мертвые волосы, он коснется своими мертвыми губами ее мертвых губ, чтобы она снова проснулась здесь, в своей ирреальности… А может быть, он и не вернется, ведь теперь все, что его – не его. И что ее – не ее.
2
В этом каком-то струящемся двоении, как бы призрак и не призрак одновременно, однажды он случайно заходит в кафе.
Он достает из кармана серебристый блестящий pocket pc
[13]
и блестящим серебристым стило открывает файл, заходя на один из так называемых новостных сайтов.
Сидя за чашечкой кофе, он читает о том, что происходит в мире, в том самом мире, который нашел-таки в себе силы умереть вместе с ним. Но и теперь, после своей смерти, мир по-прежнему готов удивлять его своей новизной, да, собственно, новизной он теперь только и удивляет, превращая всех и вся в эту самую новизну. А, следовательно, пока еще в нечто, а не в ничто. Такая вот хитрая подмена бытия и времени, как выразился бы философ. Дзэн наоборот, как поправил бы его буддист.
Зачем теперь замечать бесценные детали, зачем различать их? Разве не все уже смазано и перемешано в этом стильном потоке, где уже ничто отныне не останавливается? А если и останавливается, то теперь, увы, не обостряя чувств. Несмотря на свои подчас шокирующие сюжеты, эта гламурная майя оставляет нас теперь равнодушными, подменяя прежнюю подлинность ощущений всего-навсего поверхностным эстетическим раздражением… Что толку бояться бомбы, заложенной под наше сиденье в кафе, этот страх не придаст ценности нашей жизни, и в этом уютном и расслабляющем интерьере мы все равно не совершим своих последних и самых лучших поступков. Скорее всего, потопленные в новой волне новостей, мы будем выручены оптимистичной и подчас даже остроумной рекламой… Конечно, можно не умирать, а лишь ограничиться сочинением инструкций, как покончить жизнь самоубийством, приходя таким образом к выводу, что ты бессмертен. Он представляет себе людей будущего. Они в светящихся брюках, в светящихся курточках, светящихся ботинках. Электрическая энергия – не проблема. Наверное, это и есть просветление, думает он. Светящаяся толпа.
Зевая, Евгений закрывает своим серебристым стило файл и допивает свой черный блестящий кофе. Очаровательная официантка безусловно тянет на брачный контракт, она – само воплощение доброжелательности золотого тельца. И, конечно же, ей положены чаевые.
– Да, здесь у вас очень мило, спасибо. Очень симпатичное кафе, – говорит он.
– Заходите, мы всегда будем вам рады, – отвечает она.
– Спасибо.
Он выскальзывает на улицу. Он движется среди пешеходов. Он едет вместе с пассажирами в метро, осознавая свою субъективность и субъективность всего, что с ним происходит – чего все же, однако, могло бы и не быть. На станции он вспоминает один из своих давних снов про Бориса, еще одна из утраченных возможностей. Потерянная дружба в чем-то похожа на несчастную любовь… В конце концов, мир состоит из потерь.
3
Но в тихой смелости своего посмертного счастья он рано или поздно находит этот странный сайт. И узнает, что некто доктор Эм, проходившая практику в институте гештальт-терапии в Эзалене, наконец возвращается в Россию. С помощью заново изобретенного велосипеда доктор Эм хочет спасти русскую психологическую натуру от архитипически присущей ей тоски. Доктор Эм считает, что в русской тоске есть глубоко скрытое и, увы, неизлечимое ядро, которое, однако, можно все же попробовать сублимировать в социально приемлемые процессы.
