Что же касается длины веревки, то своего искусства палач не забывает. Чтобы казнимый умер действительно хорошо, у него должна безболезненно переломиться шея. Тогда и душа палача не будет болеть, и Кали не накажет его мучениями в этой жизни. Кали не пошлет ему девочку, и его жена не заплачет при появлении ребенка на свет, потому что после смерти главы клана палачей по закону наследство переходит не к старшему сыну, а к мужу дочери, даже если она младше других сыновей. Вот почему еще не нужно причинять страданий казнимому, об этом написано еще в летописи Дханг. Если же веревка окажется слишком коротка, то казнимый умирает от удушья, бедняга дергается в течение нескольких минут и присутствующие при казни видят, как веревка вибрирует над люком, куда он провалился после того, как палач нажимает рычаг и люк с грохотом разверзается под ногами несчастного. Голова же его не должна быть видна над люком. Даже если при казни присутствует король, голова должна повиснуть ниже уровня пола. Любой человек с воображением легко представит себе и так, что разыгрывается в эти мгновения там, в тесном темном пространстве под эшафотом, куда проваливается казнимый. Вытаращенные белки, вывалившийся язык… Только палач еще может с досадой глянуть в яму, если веревка дергается слишком долго.
Когда же веревка слишком длинна, то у казнимого при падении может оторваться голова и тогда начальник тюрьмы и публика тоже будут недовольны, и палач не получит очередного надела земли для выращивания фруктовых деревьев и винограда. А значит, будет и меньше вина для путешественников. Раньше, когда отрубали голову, было, конечно, гораздо проще, надо было только покруче замахнуться. Тяжелый фамильный меч atrachar до сих пор висит в храме слева от алтаря, где на лучезарной иконе божественная Кали держит точно такой же atrachar в своей верхней правой руке. Но те времена давно отошли в прошлое, и теперь рубят разве что лишь черного козла или петуха, да и то с помощью кхукри, одни палачи, без свидетелей, сами для себя, накануне казни устраивая Кали пуджу. Обезглавленные петухи иногда даже выбегают за дверь, а вот козлы, те, хоть и дергаются и хрипят, но никогда никуда не выбегают, и мыть за ними иногда даже бывает проще, чем за петухами, потому что все, что остается после – остается лежать на клеенке. Казнимого тоже заставляют помыться перед процедурой, чтобы не обмывать тела потом при передаче родственникам. Там, внизу, в темном сжатом пространстве под эшафотом палач обычно сам раздевает казненного после того, как тело повисит еще для надежности минут пятнадцать. Только потом палач ослабит узел, вынет его голову и опустит тело на тележку, снимет с него черно-белую робу и включит яркую лампу, чтобы слабонервный тюремный доктор мог сделать свое заключение, отчего только что умер этот бедняга. Что до палача, то ему было бы достаточно и света из щелей неплотно сбитого цоколя, палач не любит разглядывать лиц своих жертв после того, как сделает свое дело. Потом в этом тесном сжатом пространстве, где они еле-еле помещаются втроем (если считать и казненного), откроется маленькая боковая дверца и палач с грохотом выкатит тележку, передавая труп родственникам, а те уж как-то там сами заново заворачивают его в погребальный саван. Роба сжигается, а вот веревка – обязательно белая и мягкая, желательно льняная (иногда ее даже смазывают подсолнечным маслом), веревка – добыча палача. Веревка, на которой умер повешенный, по которой он взобрался на небо, – магическая веревка, и с ее помощью можно кое-что изменить в этом мире. Обычно лишь йогины и колдуны пытаются выкупить ее у палача. И бывает, что он отдает им ее почти целиком, отрезая себе лишь кусочек на лекарство от головной боли. Йогины настаивают пепел сожженной веревки на спирту и лечат им от паранойи. Но пепел веревки – это еще не самое магическое из средств. Самое сокровенное – это семя казненного. Если удается договориться с доктором, то палач тайно собирает семя, все еще по капле выделяющееся после последнего оргазма жертвы. О магической силе семени повешенного знает далеко не каждый палач, и даже далеко не каждый из королевских, но старый Ангдава знает. Старый Ангдава знает, что надо посеять это семя при полной луне, произнеся заклинания из Гаруда-тантры, помолившись Кали и Шиве, коснуться сложенными руками лба, горла и сердца и бросить в лампадку щепоть порошка из священных грибных спор, оставленного ему в наследство еще его отцом, и тогда на тринадцатый день из семени повешенного им человека поднимется едва заметный росток мандрагоры, а глубоко вниз пойдут и будут наливаться соками подземные каудексы-стебли. Корень мандрагоры – магический корень, он защищает от болезней и несчастий, приносит удачу, богатство и славу. За ним и только за ним охотятся посвященные.
Вот и теперь из дворца Ньярангхити донесся слух, что скоро появится новая возмозможность продемонстрировать публике свое искусство. И теперь каждое утро старый Ангдава выносит свое плетеное кресло и ставит его у дороги, чтобы первым увидеть черную машину, в которой обычно прибывает королевский посланник с официальным пакетом за несколько дней до казни, чтобы палач мог спокойно привести себя и свои мысли в порядок, а также проверить виселицу, смазать рычаг, откидывающий люк, чтобы тот не скрипел так душераздирающе, и купить новую веревку, которую еще надо проверить на крепость, дернув на ней каменного болвана.
Палач встречается с осужденным только раз. На рассвете в черной робе и в черном капюшоне вместе с гуркхами он войдет в его камеру, чтобы узнать его вес и рост, обычно прикинуть на глаз, даже не касаясь своей жертвы пальцами, без всяких весов и рулеток. Если он и ошибется, то лишь на пару сантиметров, а в весе – на килограмм—полтора, что для процедуры не так уж и существенно. Рост и вес нужны для вычисления длины веревки, что искусный палач обычно проделывает в уме, зная расстояние от люка до перекладины. Говорят, на сей раз это будет какой-то иностранец, которого поймали в Пашупатинатхе.
Старый палач сидел в кресле почти у самого края дороги, не обращая внимания на клубы пыли и выхлопных газов, которыми обдавали его проносящиеся мимо тяжелые грузовики. Он ждал, когда появится черная машина. Он продолжал думать о будущей виноградной лозе и еще о том, удастся ли договориться с доктором. Грузовик промчался совсем близко, тяжело вписываясь в поворот. Поднятая с дороги каменная крошка неприятно кольнула кожу лица, но старый Ангдава не сдвинулся с места. Теперь он вспомнил о якши, с которой приговоренный будет обвенчан в свою последнюю ночь.
«Значит, семени может и не остаться…»
24
Она была близорука, Лиза, почти слепа, и в тот день забыла свои линзы. В тот день она нашла дорогу почти наощупь в этой гигантском абсурдном механизме под названием метро. Раскачивались люстры и уносились с грохотом поезда. С утра я хотел поехать в «Лимонку». Я написал для них статью и все смаковал одну особенно удавшуюся мне на мой взгляд фразу. «Попы хотят гармонии». Я буквально выпевал эти слова, расхаживая по скрипучему полу дачи, представляя себе эту черную кучу зажравшихся попов с толстыми рожами, лоснящимися от жира, с маленькими поросячьими глазками, и то, как я выкидываю в их сторону наказующий перст. «По-п-пы!!» – моя безжалостная обвинительная фраза. О, это нарицательное «попы», включающее в себя всех спекулянтов благородными идеями. «Поп-п-пыы!» – христианские, буддийские, индуистские… Государственные и общественные, демократические и коммунистические, социалистические и фашистские – все, кто извращает идеалы и набивает себе карман, спекулируя на том, что не продается, кого даже бляди, которых мы ебли в Америке, имеют полное право презирать, потому что те бляди продавали только свое тело, но не душу.
