Грибница — ни растение, ни животное. Она не может черпать силы от солнца, потому что ее природа чужда солнцу. Ее не тянет к теплому и живому, потому что ее природа не теплая и не живая. Грибница живет благодаря тому, что высасывает остатки соков из того, что умирает, что разлагается и впитывается в землю. Грибница — это жизнь смерти, жизнь разложения, жизнь того, что умерло.
Целый год грибница рожает своих холодных и влажных детей, но те, что приходят на свет летом и осенью, — самые красивые. По обочинам человеческих дорог вырастают гвоздичные грибы на тонких ножках, в травах белеют близкие к совершенству дождевики, а маслята и трутовики овладевают кривыми деревьями. Лес полон желтых лисичек, оливковых сыроежек и замшевых боровиков.
Грибница не различает и не выделяет своих детей, их всех она одаривает силой роста и могуществом рассеивания спор. Одним она дает запах, другим способность прятаться от человеческих глаз, а третьи так красивы, что дух захватывает.
Глубоко под землей, в самом центре Воденицы, пульсирует большой белый клубок грибной субстанции, который и есть сердце грибницы. Отсюда грибница распростирается на все стороны света. Лес тут темный и сырой. Буйно разросшаяся ежевика оплетает стволы деревьев. Все порастает обильным мхом. Люди инстинктивно обходят Воденицу, хоть и не знают, что здесь, внизу, бьется сердце грибницы.
Из всех людей только Рута об этом знает. Она догадалась об этом по самым красивым мухоморам, которые вырастают здесь каждый год. Мухоморы — хранители грибницы. Рута ложится на землю между ними и рассматривает снизу их пенистые белоснежные нижние юбочки.
Однажды Рута услышала жизнь грибницы. Это был подземный шорох, который звучал, как глухой вздох, а потом было слышно легкое потрескивание комочков земли, когда между ними пробиралась грибная нитка. Рута услышала удар сердца грибницы, который наступает раз в восемьдесят человеческих лет.
С той поры она приходит к этому сырому месту на Воденице и всегда ложится на мокром мху. Когда она лежит немного дольше, то начинает чувствовать грибницу совсем иначе — ведь грибница замедляет время. Рута впадает в какое-то подобие сна и видит все абсолютно по-другому. Видит отдельные дуновения ветра, полный неторопливой грации полет насекомых, плавные движения муравьев, частички света, оседающие на поверхности листьев. Все высокие звуки — трели птиц, писк животных — превращаются в тарахтение и гул и плывут у самой земли, словно туман. Руте кажется, что она лежит так часами, хотя проходит едва ли минута. Так грибница получает власть над временем.
Время Изыдора
Рута ждала его под липой. Дул ветер, дерево трещало и стонало.
— Будет дождь, — сказала она вместо приветствия.
Они молча шли по Большаку, а потом свернули в свой лес за Воденицей. Изыдор шел на полшага сзади и украдкой смотрел на голые плечи девушки. Ее кожа казалась такой тонкой, почти прозрачной. Ему хотелось дотронуться до нее и погладить.
— Помнишь, как-то давно я показала тебе границу?
Он кивнул головой.
— Мы должны были когда-нибудь ее исследовать. Я иногда не верю в эту границу. Она пропустила чужих…
— С точки зрения науки такая граница вообще невозможна.
Рута рассмеялась и схватила Изыдора за руку. Потянула его в гущу низких сосен.
— Я покажу тебе что-то.
— Что? Сколько у тебя еще того, что ты хотела бы показать? Покажи мне сразу все.
— Так не получится.
— Оно живое или мертвое?
— Ни то ни другое.
— Какой-нибудь зверь?
— Нет.
— Растение?
— Нет.
Изыдор остановился и спросил с тревогой:
— Человек?
Рута не ответила. Отпустила его ладонь.
— Я не пойду, — сказал он и сел на корточки.
— Нет так нет. Я ведь не заставляю.
Она опустилась рядом с ним на колени и рассматривала дорожки больших лесных муравьев.
— Иногда ты такой умный. А иногда такой глупый.
— Но глупый чаще, — сказал он грустно.
— Я хотела показать тебе кое-что странное в лесу. Мама говорит, это центр Правека, а ты не хочешь идти.
— Хорошо, идем.
В лесу не было слышно ветра, зато стало душно. Изыдор видел на шее Руты маленькие капельки пота.
— Давай отдохнем, — отозвался он сзади. — Ляжем тут и отдохнем.
— Сейчас начнется дождь, пошли.
Изыдор лег на траву и положил руки под голову.
— Я не хочу смотреть никаких центров мира. Хочу лежать здесь с тобой. Иди сюда.
Рута заколебалась. Она отошла на несколько шагов, потом вернулась. Изыдор зажмурил глаза, и Рута превратилась в размытое очертание. Очертание приблизилось и село на траву. Изыдор вытянул перед собой руку и наткнулся на ногу Руты. Под пальцами он чувствовал маленькие волоски.
— Я бы хотел быть твоим мужем, Рута. Я хотел бы с тобой заниматься любовью.
Она отдернула ногу. Изыдор открыл глаза и посмотрел Руте прямо в лицо. Оно было каким-то холодным, ожесточенным. Не таким, какое он знал.
— Я никогда не буду этого делать с кем-то, кого люблю. Только с теми, кого ненавижу, — сказала она и встала. — Я пошла. Если хочешь, то идем со мной.
Он торопливо встал и двинулся за ней, как всегда на полшага сзади.
— Ты изменилась, — сказал он тихо.
Она резко повернулась и встала.
— Конечно, изменилась. А ты удивлен? Мир — злой. И ты это знаешь. Что это за Бог, который создал такой мир? Он или сам злой — если разрешает зло, — или у него в голове все помутилось.
— Нельзя так говорить…
— Мне можно, — сказала она и побежала вперед.
Стало очень тихо. Изыдор не слышал ни ветра, ни птиц, ни жужжания насекомых. Было пусто и глухо, словно он попал в пух, в самую середину огромной перины, в снежный сугроб.
— Рута! — крикнул он.
Она мелькнула между деревьями, а потом исчезла. Изыдор помчался в том направлении. Он беспомощно оглядывался по сторонам, потому что понял, что не сумеет без нее вернуться домой.
— Рута! — крикнул он еще громче.
— Я тут, — сказала она и вышла из-за дерева.
— Я хочу увидеть центр Правека.
Она потащила его в какие-то заросли — малина, дикая ежевика. Растения хватали Изыдора за свитер. Перед ними была маленькая полянка посреди огромных дубов. На земле было полно желудей, прошлогодних и новых. Одни рассыпались в пыль, другие прорастали, а третьи блестели свежей зеленью. В самом центре поляны стоял высокий продолговатый камень из белого песчаника. На этом обелиске лежал еще один, более широкий и массивный. Он напоминал шляпу. Изыдор заметил под каменной шляпой очертания лица. Подошел ближе, чтобы приглядеться, и тогда увидел, что такое же лицо было по бокам, с одной и другой стороны. То есть было три лица. И вдруг Изыдор испытал глубокое чувство неполноты, будто нет чего-то необыкновенно важного. У него было впечатление, что все это он откуда-то уже знает, что он видел и поляну, и камень в центре поляны, и три его лица. Он нашел ладонь Руты, но это его не успокоило. Рука Руты потянула его за собой, и они стали обходить поляну вокруг, по желудям. Тогда Изыдор увидел четвертое лицо, такое же, как остальные. Он шел все быстрее, а потом отпустил руку Руты и побежал, вперившись взглядом в камень. Он все время видел одно лицо, обращенное к себе, и два в профиль. И теперь он понял, откуда бралось это ощущение неполноты, эта тоска, лежащая в основе всего, тоска, присутствующая в каждой вещи, каждом явлении, испокон веков, — нельзя одновременно охватить всего.
