Когда она задумчиво отходит к витрине с сумками, Куницкий тоже берет этот флакончик. «Каролина Херрера» — читает он. Запомнить это имя или сразу выбросить из головы? Запомнить — подсказывает ему что-то. Все имеет значение, просто мы не знаем, какое именно, твердит он себе.
Он видит ее издалека: жена стоит перед зеркалом, держа в руке красную сумку, рассматривает свое отражение с разных сторон. Потом идет к кассе, прямо навстречу Куницкому. Он в панике отшатывается, прячется за полками с носками, наклоняет голову. Жена проходит мимо. Словно привидение. Но потом вдруг оборачивается, словно что-то забыла, и ее взгляд падает прямо на него — съежившегося, в надвинутом на лоб капюшоне. Куницкий видит широко открытые от изумления глаза жены, чувствует ее взгляд — прикасающийся к нему, обшаривающий, ощупывающий.
— Что ты тут делаешь? Что у тебя за вид?
Потом эти глаза вдруг смягчаются, их затягивает каким-то туманом, она моргает:
— Господи, что с тобой происходит, что случилось?
Странно, Куницкий ждал совсем другой реакции. Скандала. А жена обнимает его, прижимает к себе, прячет лицо в этой его странной куртке из секонд-хэнда. Из груди Куницкого вырывается вздох, маленькое круглое «ох», он не уверен, от удивления ли, вызванного ее неожиданным поведением, или от желания уткнуться лицом в ее душистый пуховик и расплакаться.
Куницкий вынимает мобильник, вызывает такси, они молча ждут. Только в лифте жена спрашивает:
— Как ты себя чувствуешь?
Куницкий отвечает, что хорошо, но знает, что впереди — последнее сражение. Кухня превратится в арену борьбы, а они займут стратегические позиции: он наверняка за столом, она — как всегда, спиной к окну. Куницкий знает: к этому важному моменту нельзя относиться легкомысленно — возможно, это последний и единственный шанс узнать, что же произошло. Какова на самом деле правда. Но он также знает, что это минное поле. Каждый вопрос — неразорвавшаяся бомба. Он не трус и не оставит попыток установить факты. Когда лифт начинает подниматься, Куницкий чувствует себя террористом, прячущим под одеждой взрывное устройство: как только откроется дверь в их квартиру, оно сработает и разнесет все в клочья.
Он придерживает ногой дверь, сначала ставит сумки с продуктами, потом протискивается сам. Ничего странного Куницкий не замечает, он зажигает свет и на кухонном столе разбирает покупки. Наливает в стакан воду, ставит в нее увядший пучок петрушки. Это приводит его в чувство — петрушка.
Куницкий передвигается по своей квартире, словно привидение, у него такое ощущение, что он проходит сквозь стены. Комнаты пусты. Куницкий — это глаз, который разгадывает загадку: «Найди десять отличий». Куницкий ищет. Он не сомневается, что они разные — квартира сейчас и квартира раньше. Это игра для малонаблюдательных людей. Ведь нет пальто жены на вешалке, нет шарфа, нет детской курточки, нет парада ботинок (остались только его осиротевшие тапочки), нет зонтика. Детская кажется совсем пустой, да здесь и в самом деле нет ничего, кроме мебели. На ковре лежит одинокая машинка, словно обломок загадочной космической катастрофы. Но Куницкий должен знать точно — поэтому, заранее вытянув руку, он направляется в спальню, к шкафу с зеркалом и раздвигает тяжелые створки, они трогаются с места неохотно, с печальным урчанием. Осталась только шелковая блузка, слишком элегантная. Она одиноко висит на плечиках. Створка слегка задевает рукав — такое ощущение, что блузка этому рада: наконец-то ее обнаружили — всеми забытую. Куницкий рассматривает пустые полочки в ванной. В самом углу — его бритвенные приборы. И электрическая зубная щетка.
Смысл этой картины доходит до него далеко не сразу. Для этого требуется вечер, ночь и еще утро.
Около девяти он варит себе крепкий кофе, потом бросает в сумку вещи из ванной, достает из шкафа несколько рубашек, брюки. Перед самым уходом, уже на пороге, проверяет портмоне: документы и кредитные карты. Потом бегом спускается вниз, к машине. Ночью шел снег, приходится почистить стекла. Он делает это кое-как, руками. Планирует вечером быть уже в Загребе, а на следующий день — в Сплите. Завтра он увидит море.
Куницкий трогается в путь по прямому, как стрела, шоссе — на юг, к чешской границе.
Симметрия островов
Психология путешествий гласит, что ощущение сходства двух мест прямо пропорционально расстоянию между ними. В том, что находится близко, мы не видим сходства, воспринимаем как чужое. Наибольшее сходство — утверждают психологи путешествий — зачастую обнаруживается на краю света.
Вот, к примеру, удивительное явление симметрии островов. Неразгаданное, непонятное, феномен, достойный специальной монографии. Готланд и Родос. Исландия и Новая Зеландия. Каждый из этих островов, если рассматривать его отдельно, без пары, кажется неполным, несовершенным. Поросшие мхом горы Готланда дополняют голые известняковые скалы Родоса, ослепительное солнечное сияние становится реальнее в сопоставлении с мягким, холодным послеполуденным светом севера. Средневековые городские стены представлены в двух вариантах: драматическом и меланхолическом. Об этом хорошо знают шведские туристы, основавшие на Родосе свою неформальную, не имеющую представительства в ООН колонию.
Гигиенический пакет
В самолете Варшава — Амстердам я машинально вертела в руках бумажный пакет, на котором позже заметила выведенные авторучкой слова:
«12.10.2006. Летим наудачу в Ирландию. Пункт назначения — Белфаст. Студенты Политехнического института в Жешове».
Надпись обнаружилась на донышке пакета, на единственном свободном месте — с обеих сторон был печатный текст. Он на нескольких языках повторял одно и то же: do you want air sickness bag… sac pour mal de l’air… Spuckbeutel… bolsa de mareo
[139]
. Между этими словами чья-то рука вписала фразу, единичка была толще других цифр, словно автор на секунду засомневался, имеет ли смысл оставлять это анонимное выражение беспокойства. Надеялся ли он, что надпись на пакете найдет своего читателя? Что я, таким образом, окажусь свидетелем чужого путешествия?
Меня растрогал этот односторонний акт коммуникации: интересно, какая рука это писала, какими были глаза, что вели ее между строками напечатанного на пакете текста. Интересно, повезет ли им там, в Белфасте, этим студентам из Жешова. Пожалуй, мне бы хотелось когда-нибудь, уже в другом самолете, получить ответ на свой вопрос. Чтобы они написали: «Все отлично. Мы возвращаемся домой». Но я знаю, что на пакетах пишут только от волнения и неуверенности. Ни поражение, ни грандиозный успех этому не способствуют.
Соски земли
Эта пара — девушка лет девятнадцати, не больше, студентка, изучающая скандинавскую филологию, и ее молодой человек, блондин небольшого роста, с дредами, — твердо решили добраться автостопом из Рейкьявика в Исафьордюр
[140]
. Им очень не советовали это делать — по двум причинам: во-первых, движение на этом маршруте не слишком оживленное, особенно на севере, они запросто могут где-нибудь застрять, во-вторых — температура в это время года порой внезапно и резко падает. Но молодые люди не послушались. Оба предупреждения, как потом оказалось, сбылись на сто процентов: они застряли в безлюдном месте, там, где перед съездом к какой-то глухой деревне их высадила предыдущая машина, а больше ни одной не появилось, через час погода резко изменилась, пошел снег. Впадая во все большую панику, они стояли на обочине дороги, прорезавшей покрытую окаменевшей лавой равнину, и пытались согреваться сигаретами, в надежде, что рано или поздно кто-нибудь здесь проедет. Но этого не произошло. Видимо, люди в тот вечер решили не ездить в Исафьордюр.
