Той же ночью мать вытаскивает сына из-под шкур и ковров, из-под детских тел, среди которых спит молодой владыка, тормошит его, сонного, велит одеваться:
— Все готово, верблюды ждут, две твои верховые лошади стоят у крыльца, шатры свернуты и приторочены к седлам.
Сын стонет, хнычет: как же он обойдется в пустыне без тазов и тарелок, без угольных печей и ковров, на чем станут спать он и дети? А как же его туалет, вид на площадь и фонтаны с кристальной водой?
— Ты погибнешь, — шепчет мать, хмурится, и на лбу у нее появляется вертикальная морщинка, острая, как стилет. Материнский шепот сродни змеиному, она вообще напоминает мудрую змею у колодца. — Вставай же!
За стенами слышатся шаги, жены уже упаковали свой скарб: младшие — побольше, старшие — поменьше, чтобы не вызвать недовольства. Робкий узелок, только ценные шали, серьги, браслеты. Теперь они сидят на корточках у дверей, перед ширмой, ждут, пока их позовут, а когда ожидание затягивается, нетерпеливо выглядывают в окна. На востоке уже занимается розовое зарево, но они не видят величия пустыни, шершавые языки которой лижут дворцовые лестницы их окна выходят во внутренний дворик.
— Палка, служившая основанием шатра для твоих предков, была осью мира, его центром. Где ты разобьешь свой шатер, там и будет твое царство, — говорит мать и подталкивает его к выходу. Никогда раньше она не посмела бы прикоснуться к сыну подобным образом, и жест этот лишний раз подтверждает: шафранное государство больше ему не подчиняется.
— Каких жен ты возьмешь с собой? — спрашивает мать, а сын долго молчит, прижимая к себе детей — мальчиков и девочек, ангелочков, чьи худые нагие тельца согревают его по ночам, старшему не больше десяти, младшей — четыре года.
Жены? Никаких жен, ни старых, ни молодых они хороши во дворце. Впрочем, никогда он в них особо не нуждался, спал с ними лишь по той причине, по которой каждое утро взирал на бородатые физиономии советников. Ему никогда не доставляло удовольствия раздвигать их роскошные бедра, проникать в мясистые закоулки их лона. Наибольшее отвращение вызывали в молодом султане волосатые подмышки и мощные выпуклости грудей. Поэтому он следил, чтобы в эти убогие сосуды не упала ни одна капля ценного семени — чтобы ни одна капля жизнетворной жидкости не оказалась потрачена зря.
Владыка свято верил, что, сдерживая соки, черпая силу от худых детских тел во сне, ощущая на лице их сладкое дыхание, он в конце концов обретет бессмертие.
— Возьмем детей, моих деточек, дюжину ангелочков, пусть одеваются, помоги им, — просит он мать.
— Идиот, — шипит та, — ты собираешься взять детей? Да с ними нам не протянуть в пустыне и нескольких дней. Слышишь за каждой стеной шорохи и шепоты? У нас нет ни секунды. Найдешь себе других детей — там, где мы остановимся, еще больше найдешь. А этих брось, ничего с ними не случится.
Но видя, что сын будет стоять на своем, мать в ярости всхлипывает и загораживает ему проход. Султан приближается к матери они меряются взглядами. Дети окружают их полукругом, некоторые держатся за полы его платья. Они смотрят спокойно и равнодушно.
— Или я, или они, — неосторожно бросает мать, и, когда эти слова срываются с ее губ, она вдруг видит их со стороны и пытается затолкать языком обратно, но — поздно.
Сын резко бьет мать кулаком в живот, который много лет назад служил ему первым пристанищем — мягкая комнатка, выстланная красным и пурпурным. В кулаке у него зажат нож. Старуха клонится вперед, из морщины на лбу стекает на ее лицо тьма.
Надо спешить. Гог и Магог усаживают детей на верблюдов (малышей — в корзинках, словно птиц). Приторачивают сокровища, скатанные в рулоны и для маскировки завернутые в грубое полотно драгоценные ткани, и к тому моменту, когда над горизонтом поднимается тоненький солнечный серп, они уже далеко. Сперва пустыня дарит им роскошь длинных теней, соскальзывающих с бархана на бархан и оставляющих след, увидеть который могут лишь посвященные. Потом тени постепенно тают и, когда караван обретает долгожданное бессмертие, исчезают вовсе.
Еще одна история Менчу
Одно кочевое племя многие века жило в пустыне среди христианских и мусульманских поселений, переняв у них множество обычаев. Во время голода, засухи, опасности им приходилось просить убежища у оседлых соседей. Но сперва кочевники всегда посылали вперед гонца, который, прячась в зарослях, подглядывал за жителями — чтобы по звукам, запахам и одежде распознать, мусульмане там обитают или христиане. С этой вестью он возвращался к своим, кочевники извлекали из мешков нужный реквизит и входили в оазис, притворяясь братьями по вере. Им ни разу не отказали в помощи.
Менчу клялась, что это правда.
Клеопатры
В автобусе со мной ехали женщины — человек десять, — с ног до головы закутанные в черное. Через узкую щель были видны только глаза — и я поразилась тщательности и искусности макияжа. Поистине глаза Клеопатр. Мусульманки очаровательно пили минеральную воду с помощью пластиковых трубочек, трубочка исчезала в складках черной материи, где-то там, очевидно, отыскивая губы. В рейсовом автобусе пустили фильм, чтобы скрасить нам путешествие — «Лару Крофт». Мы любовались этой гибкой девушкой с блестящими руками и ногами, ловко бравшей верх над вооруженными до зубов мужчинами.
Очень долгая четверть часа
В самолете, с 8.45 до 9.00. По моим подсчетам, она продолжалась час, а может, и дольше.
Осел Апулей
Эту историю мне поведал человек, разводивший ослов.
Дело в том, что ослики — бизнес не дешевый, прибыли ждать приходится долго, а труда вкладывать много. Не в сезон, когда нет туристов, нужны деньги, чтобы кормить животных, чистить и вычесывать. Вот этот, темно-коричневый, — самец, отец семейства. Апулей — так его окрестила одна туристка. А вот Жан-Жак, хотя на самом деле это самка. А самый светлый — Жан-Поль. У меня еще несколько есть, они с другой стороны дома. Сейчас, не в сезон, работают только два. А так я обычно привожу осликов еще до прибытия автобусов, на рассвете.
Хуже всего американцы — они обычно толстые. Иногда даже Апулею тяжело их возить. Американцы весят в два раза больше, чем другие люди. Осел — умное животное, он умеет на глаз оценить вес человека и, вероятно, нервничает, увидев, как из автобуса высаживаются американцы — мокрые, на футболках пятна пота, штаны до колен. Мне кажется, он их просто-таки по запаху распознает и начинает капризничать, даже если габариты туристов оказываются приличными. Лягается, кричит, явно манкирует своими обязанностями.
— Но, вообще-то, у меня хорошие животные, воспитанные. Мы стараемся, чтобы у клиента остались добрые воспоминания. Сам я не христианин, но понимаю, что для туристов это кульминационный момент экскурсии. Они приезжают сюда, чтобы верхом на моих осликах посетить место, где какой-то Иоанн окрестил их пророка речной водой. Откуда они знают, что это произошло именно здесь? Вероятно, так написано в их Книге.
