Возле фигурок лежали свежие фрукты, всегда в символическом количестве — один банан, одно манго; была там и пачка жевательной резинки «ригли сперминт», и маленькая упаковка ментоловых леденцов. И еще кое-что, сразу привлекавшее внимание, — пластиковая бутылочка с соской, до половины наполненная молоком. Божество, маленький божок, которому предназначалась эта молочная жертва, был без сомнения ребенком — большая голова, неловкие ручки и ножки, веселое пухлое личико. Широкая улыбка и что-то вроде доспехов, имитация доспехов для детской борьбы, понарошку, не всерьез. Кто же захочет сражаться с ребенком? Майя сфотографировала божка, а оживившийся мальчик положил к его босым стопам эвкалиптовую конфетку.
Радостный бог звал поиграть, смешил. Своим мечом он мог разве что пощекотать. Надо посмотреть в энциклопедии, кто это такой, обещал себе мальчик.
Они вернулись настолько измученные, что мальчик сразу уснул. Есть не хотелось, только пить. Майя лежала на кровати и слышала, как ровно в полдень жара приглушает все вокруг — убавляет звук. Подумала, что можно было бы подолгу обходиться без еды. Здесь, в тропиках — гораздо дольше, чем там, на севере, где холод остужает даже самые стойкие тела. Стоило бы попробовать. Получать чистейшую энергию прямо из солнечных лучей; вдруг кожа способна выделять человеческий хлорофилл? Она бы питалась, лежа на пляже. Свет имел бы различный вкус. Отблески на воде — соленые и пряные, светлые пятнышки под деревьями — сладкие. Солнце лилось бы с неба, точно молоко, огромная небесная грудь с ее бесконечными молочными потоками. Зубы покрылись бы пленкой, словно зачехленная мебель, язык стал чистым, полированным, занятый одним лишь вылепливанием слов. Гортань бы заросла, исчезла. Тело замкнулось, ничто чужеродное больше не имело бы к нему доступа, — поистине совершенная монада.
В путь, сосредоточиться на одной мысли, плане путешествия, приготовить паспорта, проверить сроки действия виз, расписание автобусов, поездов и самолетов. Наметить очередную цель. Выбрать места, где жизнь недорога, во всяком случае не дороже, чем дома, а лучше — гораздо дешевле. Тогда можно сэкономить — на перелеты. Существование с нулевым балансом.
Еще нет, еще чуть-чуть. Пока даже мысль о каких бы то ни было действиях внушает отвращение. Это из-за жары, ни на чем не сконцентрируешься, каждое действие застывает в полужесте, каждый план размывается, едва будучи придуман. Вид авторучки, давно отключенного сотового телефона и ключей не вызывает никаких ассоциаций. Фальшивые, ни к чему не пригодные предметы. Странные, словно существа со дна иного моря.
Он снова сидел там, неподвижный манекен. Майя знала, что фокусник смотрит на нее, чувствовала его сухой, жесткий взгляд на своих худых ногах, на плечах. Она отвечала таким же холодным взглядом, даже когда он на нее не смотрел. Киш тоже притворялся, что не замечает этого внимательного наблюдения. Такое взаимное рассматривание — украдкой — сразу сделало их врагами. Они были противниками по определению, изначально.
Несмотря на обычный рост, в нем было что-то от карлика, гнома. Может, виной тому сгорбленная спина и худая сморщенная шея. Голова всегда слегка вытянута вперед, как у черепахи, или как будто он подсознательно провоцирует окружающих. Порой Киш выглядел стариком, но потом, в более благосклонных лучах солнца, в тени пальм казалось, что ему едва за сорок. Майя старалась не смотреть на его ноги, которые вызывали у нее непередаваемое отвращение, — из сандалий торчали длинные пальцы, такие тонкие, что ступня напоминала ладонь. Ногти были неприятного желтоватого цвета.
Она старалась устроиться за другим столом. Это не всегда удавалось. Вот и теперь, за чаем, он подсел к ней. Майя демонстративно углубилась в чтение туристического буклета.
— Можно подумать, что вы от чего-то убегаете, — произнес вдруг Киш.
Майя не подняла головы. Она слышала эти слова не один раз, и прежде всего они означали: а я не убегаю, у меня все как надо, я чист. Или: а я тебя поймаю.
Что может быть хуже этих оседлых ленивых племен, которые время от времени снимаются с места, подменяя путешествие туризмом, которые волокут за собой дом, вросший в их тела и мозги, символически свернутый до размера багажа: всех этих косметичек с необходимыми кремами, ватными шариками, таблетками и свечками; блокнотов с адресами других домов, заполненных цифрами, знаками, адресами; кредитных карточек — пластиковых якорей, вроде бы неприметных, но на самом деле хищных и опасных. Сначала точные часы искромсали время на маленькие безжалостные кусочки, а теперь кредитки в тиши банков рассекают жизнь на аккуратные отрезки и оценивают минуты по условленному тарифу. Мы оплачиваем бесконечный абонемент: все имеет цену — и пробуждение, и засыпание тоже, и действие и бездействие, начало и конец, любовь и одиночество. Приходится покупать билеты на участие в собственной жизни. Сперва продают авторские права, а дальше изволь по́том и кровью выкупать право на каждый день.
Эти люди — лишь случайные путники, что передвигаются по прямой между двумя точками. Они цепляются за сушу, каждая стоянка для них — пусть мгновенное, но завладевание клочком земли: они обустраивают его — вот хоть развешивая в гостиничном шкафу одежду и расставляя на полочке в ванной зубные щетки. Их путешествие — видимость, потому что направлено к заранее намеченной цели; они или ищут общества других людей, или тянутся к вещам. Наносят визиты или осматривают достопримечательности.
Только не она. Она прозрачна, ступни не касаются почвы. Парит — поэтому тем, кто твердо стоит на земле, кто пускает корни, едва успев остановиться, — таким людям кажется, будто она убегает.
Нет, она не убегает. Ее дом — дорога, она живет в пути. А путь — не линия, соединяющая две точки в пространстве, — это иное измерение, особое состояние. Ничто в нем не очевидно, все возможно; маршруты плотные, перепутанные, внезапно обрывающиеся, а карты врут и каждое утро показывают новую картинку. Она плывет над землей, словно дух, не оставляя следов. Встречается лишь с себе подобными, спутниками, и расстается с ними без жалости; прочих не замечает, они кажутся ей расплывчатыми, размытыми — слишком уж медлительны.
— Вы тоже, — сказала Майя.
И добавила мысленно: «Единственное твое достоинство».
Тогда мужчина коснулся указательным пальцем ее предплечья; Майя удивленно взглянула на это место.
— У меня нет шансов убежать.
— Принести вам что-нибудь выпить? — спросила она и отодвинулась.
Киш резко встал и заковылял к своему домику. Майя подумала, что он больше не вернется, и пошла к бару за коктейлем. Солнце балансировало над горизонтом — большое, красное, опухшее. Она обменялась парой ленивых фраз с одной из туристок.
Но Киш явился через какие-нибудь полчаса, совсем другим. Расслабленным, порозовевшим.
За ужином Майе удалось сесть подальше. Она видела, как фокусник что-то рассказывает четырем неутомимым путешественницам. Оттуда набегали волны оживленной беседы. Киш спокойно улыбался, глаза блестели, словно у коммивояжера, который наконец настиг потенциальных клиентов. Майя видела, что взгляд его время от времени обращается к ней и сыну, к их самому дальнему столику.
