Они стоят так около четверти часа, наконец она велит таксисту ехать — человек, которого они ждут, наверное, уже не придет. Таксист делает такой жест, словно хочет что-то сказать, но, видимо, не хватает язвительности и куража. Заводит мотор.
Уже слишком поздно, а может, слишком рано, чтобы кого бы то ни было увидеть на этой улице. И все же, когда такси направляется к центру, она замечает этого человека, фигуру настолько дорогую, что захватывает дыхание, — безымянного мужчину, ведь выговорить его настоящее имя — катастрофа; и она видит его, так сказать, глазами воображения, то есть отчетливо, но осознавая, что происходящее не относится к их общему времени, это только ее время и ее улица, и каштаны тоже — все только ее. Это внутренний личный фильм. Закрытый просмотр.
Он идет по тротуару, в темных брюках и синей рубашке, чуть поношенных ботинках — да-да, она замечает даже такие мелочи: маленькие металлические круглые очки на прямом носу, форму губ, веснушки на лице, короткие светлые волосы, и каждая деталь, каждая мелочь глубоко ее трогает, вызывает непонятное волнение, мягкое и сладкое, тающее во рту, молочное.
Ей хочется удержать эту картинку перед глазами подольше, но та уже растекается и капает на землю. Исчезает. Воображение еще путается в деталях, подбрасывает новые, но оторванные от целого, а потому беспомощные, и постепенно теряет уверенность в себе и в конце концов умирает. Слишком часто она ее воскрешала, и теперь картинка износилась, стерлась и утратила свою силу. Такси въезжает на мост и катит дальше по сверкающим на солнце центральным улицам. Свет сжигает последний шанс вызвать то любимое лицо.
Следующий день запускает распорядок их новой жизни.
Еще до завтрака, взяв ласты и маски, они спускались на пляж. За ночь песок не успевал остыть, но и нагреться тоже — температура человеческого тела. Сразу за песчаной полосой начинался риф. Вплывая в фантастические коралловые строения, они каждый раз испытывали шок. Мир вдруг затихал; опуская голову под воду, они переключали реальность на другой канал. Мальчик высматривал на дне крупные раковины, а потом ловко нырял и возвращался на поверхность с добычей в руке. Мать предпочитала, вооружившись маской, покорно лежать на воде. Волнистые актинии, кораллы, стайки рыб — вся эта странная и уродливая подводная жизнь внушала ей ужас. Черные шары морских ежей с синим глазом посредине, разросшиеся набухшие губки, стремительное змееобразное движение какой-то рыбы — чуждость их мира пугала. Глубинная жизнь казалась совершенно самодостаточной, погруженной в себя.
Потом они относили раковины в бунгало, раскладывали на террасе для просушки и, уже усталые, смывали под холодным душем соль. Спускались на завтрак и без аппетита ели. После кофе ее тело становилось мокрым от пота, и она снова шла под душ, чтобы моментально, еще не успев надеть скудную одежду, высохнуть.
Она пыталась читать, лежа в гамаке. Фразы, приносившие такое облегчение ночью, днем утрачивали смысл. Понятия из книги здесь были неприменимы; буквы, на мгновение оживленные взглядом, тут же отмирали, не образуя картинок, не рассказывая историй, оставаясь лишь мудреными знаками, выведенными типографской краской.
Она лениво бралась за дела. Сначала задавала мальчику урок — по математике или географии. Каждый день ему полагалось писать маленькое эссе на придуманную матерью тему. Пока сын сочинял, она включала ноутбук и работала. В компьютере были карты и маршруты, расстояния, цены, информация об отелях. Она переписывала данные из буклетов и добавляла свои комментарии. Потом английский. Собственно, отрабатывать приходилось только грамматику — говорил сын уже более бегло, чем она.
На ланч мальчик бежал сам, приносил матери снизу ледяную минеральную воду и какой-нибудь фрукт, к которому та зачастую даже не притрагивалась; вечером его утаскивали обезьяны. Затем погружалась в липкую дрему.
Пока она лежала в полусне, сын снова мчался вниз и занимал бильярдный стол. Медленно двигались в густом влажном воздухе шары. Сквозь волны сна она слышала их нетерпеливый перестук.
Когда солнце перебиралось на противоположный берег острова, они возвращались к морю, в крайнем случае меняли место и ныряли по другую сторону мола. В сумерках шли ужинать. Тогда появлялись и китайские аквалангисты, и та пара. Все норовили сесть подальше друг от друга, не выказывая желания брататься. Просвеченные насквозь.
Вечер все обычно проводили на диванах возле бара или — подобно мальчику и ныряльщикам — за бильярдом. Не потому, что это было так уж здорово, а из-за ночных бабочек. Стоило зажечь лампу в бунгало, туда слетались всевозможные насекомые. Они неслись к свету, словно исступленные членистоногие духи, протискивались через щели в стенах, сквозь старые дырявые москитные сетки, в неплотно закрывавшиеся форточки. Их шелестящий гипнотический танец можно было вынести только на открытом пространстве террасы. Майк охотно подавал коктейли, порой подсаживался к гостям, чтобы обменяться с ними парой фраз.
Однажды вечером она поболтала с этими ребятами, что не сводили друг с друга глаз. Вблизи они уже не выглядели парой. Бросалась в глаза неприятная диспропорция. Он — большой, грузный. Она — смуглая, тоненькая, юркая. Он говорил громко, с явным австралийским акцентом. Она — тихо, мелодично, на чистом английском. Он — так казалось — надувался, напоминая донную рыбу, подавлял окружающее пространство, разбухал. Она — съеживалась, как будто становилась меньше, но когда вставала, чтобы купить пачку сигарет или принести очередной коктейль, оказывалась высокой, красивой и до неприличия самодостаточной.
Втроем, собственно, им было не о чем разговаривать. Вежливые вопросы и формальные ответы. Прозвучавшие слова загадочным образом возвращались обратно — влюбленные искривляли пространство: все сказанное относилось только к ним.
Утром следующего дня, когда они с мальчиком собирались спуститься на пляж, она увидела, как те занимаются на террасе любовью. Девушка сидела на парапете, обхватив приятеля ногами. Лицо подняла к небу, будто загорая. Влюбленные двигались медленно, лениво, подобные актиниям, колеблющейся морской траве.
Она спокойно загородила эту картину и — уверенная, что сын ничего не заметил, — осторожно повернула его голову к морю.
По вечерам с мола они смотрели на огромный, освещенный, точно витрина роскошного магазина, прогулочный теплоход. Он проплывал медленно и величаво, непоколебимо уверенный в своем курсе на главный остров. Людей с такого расстояния видно не было — только оранжевое сияние верхней палубы, которое с каждой минутой все больше затмевало блеск заходящего солнца. Потом лайнер сливался с другими огнями и растворялся в них.
На четвертый вечер к молу пристал катер, тот, на котором они сюда приплыли. Мальчик уже спал. Мать сидела на террасе бунгало, разложив на испекшихся коленях тетрадь. Читала маленькое сочинение по польскому, заданное сыну накануне. На очень конкретную тему. А именно: «Что я вижу, когда закрываю глаза».
За Майком шла группа людей. На мгновение все остановились у стойки, где хозяин раздал ключи. Она разглядела четырех женщин среднего возраста и одного из официантов, который с утра отправился за продуктами. Голоса донеслись с темного склона, а спустя мгновение в соседних домиках зажегся свет. У нее возникло неприятное ощущение, будто она окружена.
