После недели выдуманной головной боли я решила, что пора идти на поправку. Мы с Самюэлем могли перестать морочить друг друга, я упросила его наверстать упущенное на работе; в ответ на это он заставил меня поклясться, что при малейшем недомогании я призову его.
В фонде я провела не больше часа, только чтобы удостовериться, что он прекрасно работает и без меня. Никого не предупредив, я погрузилась в чрево Парижа — села в метро и отправилась на площадь Италии, будто в это странное, чреватое неприятными открытиями место нельзя было попасть иначе как подземкой.
Ни настоящего плана, ни заготовленной стратегии, мне просто надо было подкрепить свою гипотезу. Довольно легко я отыскала неприметную улицу, где жил этот подросток со своей матерью, и устроилась на первой попавшейся скамейке, откуда можно было наблюдать за воротами.
На что я рассчитывала? Встретить кого-то из соседей. Поболтать с жильцами. Так или иначе навести справки.
После двух часов тщетного ожидания мне вдруг захотелось курить. Любопытное желание для женщины, которая вообще не курит. Да. Это меня позабавило. В сущности, я столько времени провела в своем замкнутом кругу, а тут пришлось преследовать незнакомку, садиться в общественный транспорт, копаться в прошлом мужа, ждать на скамейке. Я пустилась на поиски табачной лавочки.
Какие выбрать сигареты? Я не знала никаких марок.
— Мне те же, — сказала я продавцу, обслужившему одного из постоянных клиентов.
Он протянул мне пачку, ожидая, что я выложу ровно столько, сколько надо: порция курева по цене удовольствия. Я протянула банкноту, которая мне показалась соответствующей, на что он с ворчанием выложил в качестве сдачи кучу бумажек и монет.
Выходя оттуда, я наткнулась на него.
Самюэль.
Наконец-то юный Самюэль. Сын Самюэля.
Он рассмеялся моему удивлению.
— Простите, я напугал вас.
— Да нет, это моя оплошность. Не почувствовала, что за дверью кто-то есть.
Он посторонился, пропуская меня, затем попросил мятную жевательную резинку. Столь же любезный и хорошо воспитанный, как отец, невольно подумала я. Я ощутила к нему огромную симпатию; более того, нечто невыразимое… Мне, опьяненной его запахом, животной близостью, нестерпимо было видеть, как он удаляется.
Догнав юношу на улице, я окликнула его:
— Месье, месье, простите…
Озадаченный тем, что дама гораздо старше его назвала его «месье», — интересно, сколько он мне дал? — он, уверившись, что мой взгляд устремлен именно на него, подождал меня, остановившись на тротуаре напротив.
Я на ходу сымпровизировала:
— Простите за беспокойство, я журналистка, занимаюсь исследованием, касающимся современной молодежи. Не затруднит ли вас ответить на несколько вопросов?
— Как? Прямо здесь?
— Можно присесть где-нибудь в кафе, если вы не боитесь.
Он улыбнулся, заинтересованный.
— А для какой газеты?
— Для «Монд».
Одобрительный взмах ресниц означал, что он польщен возможностью сотрудничать со столь престижным изданием.
— Очень интересно. Но не знаю, можно ли меня рассматривать как типичного представителя современной молодежи. Нередко я ощущаю, что совершенно выбит из колеи.
— Для меня вы не представитель современной молодежи, а представитель себя самого.
Эта фраза убедила его, и он последовал за мной.
За чашкой кофе завязалась беседа.
— Вы не записываете?
— Я делаю это, когда информация уже не вмещается в памяти.
Он наградил меня восхищенным взглядом, вполне поверив в мой удачный блеф.
— Сколько вам лет?
— Пятнадцать!
Моя основная гипотеза была тут же сбита с налету. Ему пятнадцать, мы с Самюэлем уже два года как были женаты…
Пришлось сослаться на отсутствие сахара, чтобы встряхнуться, встать, подвигаться несколько секунд, чтобы прийти в себя.
— Чего вы ждете от жизни?
— Я обожаю кино. Хотел бы стать режиссером.
— А кого вы предпочитаете?
Стоило затронуть увлекательную для него тему, как юноша заговорил без умолку, что позволило мне обдумать следующий вопрос:
— Страсть к кинематографу — это у вас семейное?
Он рассмеялся:
— Нет, уж точно нет.
Он, казалось, возгордился тем, что вдолбил себе это пристрастие, а не унаследовал его.
— А ваша мать?
— Мама скорее предпочитает телесериалы, знаете, все эти запутанные сюжеты, что тянутся неделями, семейные тайны, незаконные дети, любовные преступления и все такое…
— А чем она занимается?
— Да так, то тем то сем. Она долго ухаживала за престарелыми людьми на дому. А теперь работает в салоне красоты.
— А отец?
Он замкнулся.
— Это входит в ваше исследование?
— Я вовсе не подбиваю вас на какие-то нескромные признания. Будьте уверены, в статье вы будете фигурировать под псевдонимом, я не упомяну ни о чем таком, что позволило бы распознать вас или ваших родителей.
— А правда, гениально! — оживился он.
— Меня прежде всего интересуют ваши отношения с миром взрослых, ваш способ его восприятия, как вы представляете свое будущее. Именно поэтому так показательны ваши отношения с отцом. Если он, конечно, жив, иначе прошу меня извинить.
Меня вдруг пронзила мысль, что, возможно, Натали, желая объяснить отсутствие отца, заставила его поверить в смерть Самюэля. Я испугалась, что задела за живое бедного мальчика.
— Нет, он не умер, — проронил юноша.
— А… Уехал?
Он колебался, пытаясь решить дилемму. Я страдала не меньше его.
— Да нет, мы часто видимся с ним… Но есть особые обстоятельства, и ему не нравится, когда о нем говорят.
— Как его зовут?
— Самюэль.
Я была совершенно подавлена. Я больше не могла сдерживаться, не могла продолжать играть свою роль. Я поднялась и двинулась к стойке якобы опять за сахаром. Скорее! Скорее же! Импровизируй!
Пока я усаживалась за столик, он передумал.
— В конце концов, вы ведь поставите другие имена, так что я могу вам все рассказать.
— Ну конечно, — сказала я, пытаясь справиться с дрожью.
Он откинулся на спинку диванчика, чтобы сесть поудобнее.
— Мой отец — человек не совсем обычный. Он живет отдельно от нас, хотя влюблен в мою мать вот уже шестнадцать лет.
— Почему?
