Что касается Бальтазара Бальзана, то он провел ночь в куда более плотских утехах. Прекрасная Флоранс беспрепятственно раскрыла свои объятия, и перед этой черной Венерой с ее совершенным телом ему пришлось выложиться, чтобы выказать себя хорошим любовником; усилия потребовали немалого пыла, он ощутил, что член его тоже притомился; все это начинало тревожить его, и он уже задавал себе вопрос, вдруг это сказываются возрастные изменения.
В полночь Флоранс пожелала включить телевизор, чтобы посмотреть популярную передачу, посвященную литературе, где должны были расхваливать его книгу. Бальтазар вряд ли бы стал ее смотреть, если бы не представившаяся возможность насладиться восстанавливающим силы перемирием.
На экране появилась физиономия грозного литературного критика Олафа Пимса, и уж не знаю, какой инстинкт подсказал Бальтазару, что на него готовится нападение.
За красными стеклышками своих очков — очков матадора, приготовившегося наиграться с быком перед тем, как прикончить его, — критик напустил на себя скучающий вид, иными словами — он явно испытывал отвращение.
— Меня попросили включить в сегодняшний обзор последнюю книгу Бальтазара Бальзана. Что ж. Если бы это оказалось правдой, если бы можно было быть уверенным, что это действительно его последняя книга, тогда это была бы хорошая новость! Дело в том, что я ошеломлен. С литературной точки зрения книга просто катастрофа. Тут все наводит уныние: сюжет, персонажи, стиль… Все настолько плохо, неизменно плохо, одинаково плохо, что превратить это в своеобразное представление почти гениальный ход. Если бы можно было умереть от скуки, то вчера я бы умер.
Бальтазар Бальзан в номере отеля, голый с полотенцем на бедрах, приоткрыв рот, присутствовал на трансляции собственных похорон. Рядом, на постели, смущенная Флоранс дрыгалась, как червяк, силящийся выползти на поверхность.
Олаф Пимс преспокойно продолжал избиение.
— Тем более неловко говорить об этом, поскольку мне случалось встречаться с Бальтазаром Бальзаном, человек он любезный, вежливый, чистоплотный, с несколько нелепой внешностью преподавателя физкультуры, с которым все же можно общаться, — словом, человек, с которым жена разводится без скандала. — С легкой улыбкой Олаф Пимс развернулся к камере и продолжил, словно внезапно узрев напротив Бальтазара Бальзана: — Если вы столь сильно тяготеете к готовым клише, господин Бальзан, не стоит называть это романом, это словарь, да, словарь готовых выражений, словарь бессодержательных мыслей. А пока… вот чего заслуживает ваша книга… в мусорную корзину ее, и поскорее!
Разодрав экземпляр книги, который держал в руке, Олаф Пимс презрительно его отбросил за спину. Бальтазар воспринял этот жест как апперкот.
В студии ведущий программы, шокированный подобной грубостью, спросил:
— Однако как вы объясните его успех?
— Бедные души — они тоже имеют право на своих героев. Консьержки, кассирши и прочие парикмахерши, собирательницы ярмарочных куколок или сумеречных фото в его лице, несомненно, обрели идеального писателя.
Флоранс выключила телевизор и повернулась к Бальтазару. Будь она поопытнее как пресс-секретарь, то в подобных обстоятельствах ей следовало бы возразить: послушай, это озлобленный тип, для которого непереносим твой успех; он читает книги, и ему мерещится, будто ты клеишься к читателям; как следствие он видит демагогию там, где царит естественность; заподозрив, что за виртуозностью письма кроется коммерческая уловка, этот критик принимает твое стремление быть интересным людям за маркетинговый ход; более того, он подписывает собственный приговор, воспринимая публику как недостойное сборище недоумков; такое общественное презрение просто ошеломляет. Но юная Флоранс проявила бесчувственность; наделенная посредственным умом, она путала злобу и критическое чутье, для нее обедня была закончена.
Бальтазар в этот вечер впал в депрессивную фазу, и произошло это вовсе не случайно — он чувствовал на себе презрительный и разочарованный взгляд молодой женщины. Агрессивных комментариев в свой адрес он выслушал немало, но с жалостью он столкнулся впервые. Он вдруг ощутил себя старым, конченым, нелепым.
После этой ночи Одетта трижды перечитала «Молчание равнины» и решила, что это одна из лучших книг Бальтазара Бальзана. Она в конце концов призналась сыну Руди, парикмахеру, что провалила встречу с писателем. Он не смеялся над ней, он понял, что мать страдает.
— А чего ты ожидала? Что ты хотела ему сказать?
— Массу всего. Его книги хороши, но помимо этого они принесли мне благо. Лучший антидепрессант на свете. Жаль, что медицинская страховка не компенсирует их покупку.
— Ну, раз ты не сумела это ему сказать, остается написать ему.
— Тебе не кажется, что это странно — писать писателю?
— Отчего странно?
— Женщина, пишущая плохо, пишет писателю, который пишет хорошо.
— Ну есть же лысые парикмахеры!
Убежденная доводами Руди, Одетта устроилась в гостиной, она же и столовая, порывисто отодвинула свои разноцветные перышки и принялась за письмо.
Дорогой господин Бальзан.
Я вообще никогда не писала, хоть я и знаю орфографию, но во мне нет ни грана поэзии. А мне нужно немало поэзии, чтобы рассказать вам о том, что вы значите для меня. В самом деле, я обязана вам жизнью. Без вас я бы уже раз двадцать покончила с собой. Видите, как скверно я пишу: одного раза было бы достаточно!
Я любила лишь одного мужчину — моего мужа Антуана. Он всегда такой красивый, такой стройный, такой молодой. Невероятно, он совсем не меняется. Надо сказать, что вот уже десять лет, как он умер, причина в этом. У меня не возникло желания заменить его кем-то. Это и есть мой способ любить вечно.
Так что я в одиночку вырастила двоих детей, Сью Элен и Руди.
С Руди вроде все в порядке. Он парикмахер, зарабатывает на жизнь, он веселый, вежливый, приятели у него сменяются слишком часто, ну да ведь ему девятнадцать лет — пусть развлекается.
Другое дело Сью Элен. Сроду она недовольна. Она родилась со взъерошенными волосами. Даже ночью, во сне, она ворчит. Она связалась с одним кретином, вылитая горилла, все дни напролет чинит мотороллеры, но ни разу не принес в дом ни сантима. Вот уже два года как он обосновался у нас. Да еще есть одна проблема… у него воняет от ног.
Сказать по правде, до того как я узнала вас, жизнь моя часто казалась мне невзрачной, невзрачной — как день в Шарлеруа с его низким, нависшим небом, нелепой, как стиральная машина, что ломается в самый неподходящий момент; нелепой, как одинокая постель. Частенько ночью мне хотелось наглотаться снотворных и покончить со всем этим. И вот однажды я прочла вас. Для меня будто раздвинулись шторы, впустив дневной свет. В своих книгах вы показываете, что во всякой жизни, даже самой убогой, есть чему радоваться, смеяться, любить. Вы показываете, что маленькие люди вроде меня в действительности достойны уважения, так как любая крошечная радость достается им куда труднее, чем прочим. Благодаря вашим книгам я научилась уважать себя. И даже немного любить. Сумела сделаться нынешней Одеттой Тульмонд: женщиной, которая каждое утро с удовольствием раскрывает ставни и каждый вечер с удовольствием закрывает их.
