— От плети еще никто не умирал! — возмутился я.
— Умирали! Такое случалось. Ибо преступник теряет много крови, у него повреждаются мышцы. Твои центурионы, кстати, объяснили мне, что обычно бьют плетьми осужденных на крест, чтобы они быстрее умирали.
— Я велел наказать Иешуа плетьми не для того, чтобы он поскорее умер, а чтобы спасти его от смерти. Я надеялся, что народ удовлетворится поркой.
— С точки зрения медицины, результат один и тот же. Поэтому назаретянин был не в силах тащить верхнюю перекладину до вершины Голгофы. Это должен был сделать вместо него кто-то другой. И твои легионеры согласились на предложение одного еврея, ибо опасались, что осужденный не дойдет живым до места предстоящих мук. В его состоянии, когда у него кровоточили запястья и ноги, нескольких часов на кресте вполне хватило бы для того, чтобы он умер от удушья.
— А кровь? Кровь, которая хлынула из него, когда солдат вонзил в него копье? Кровь, уже загустевшая, не бьет фонтаном из трупа!
— Безусловно, но я получил уточнения, которые позволили мне поставить иной диагноз. По словам Иоханана, его юного ученика, и солдат, стоявших у подножия креста, то, что вылилось из тела, было смесью крови и воды. Это указывает на то, что копье пробило плевру, мешок, в котором скапливается вода. Лопнув, он выпустил и немного крови, которая окрасила жидкость, хотя тело уже было мертвым. Более того, если предположить, что человек еще агонизировал, разрыв плевры прикончил его. И потому сегодня в свете этих данных, я вынужден сделать заключение девяносто девять шансов из ста за то, что назаретянин был мертв, когда его снимали с креста.
— Прекрасно, Серторий. Но чем тогда объяснить, что сегодня он жив, говорит и ходит? Воскрешением?
— Понятие воскрешения не входит в арсенал моих личных медицинских средств.
— Итак, поскольку воскрешение немыслимо для тебя, как и для меня, можно заключить, что, если девяносто девять шансов из ста свидетельствуют о смерти Иешуа, он не умер, поскольку до сих пор жив.
Я ушел от врача, больше не сказав ни слова и не взглянув на него. Он испытал облегчение, поделившись своими сомнениями, но меня не поколебал, а только привел в дурное расположение духа.
В этот момент меня предупредили, что Иосиф из Аримафеи просит о встрече и собирается дать показания. Я приободрился: наконец-то мы поймаем Иешуа.
Я нашел Иосифа удивительно спокойным. Он даже улыбнулся, увидев меня. Он объявил, что собирается открыть мне всю правду, но ставил при этом одно условие: мы должны отправиться на кладбище к могиле Иешуа.
Я не усмотрел в его просьбе никакой ловушки и никакой хитрости. Взгляд его был чист, он спокойно дышал, как человек, готовый расстаться с секретами, отравляющими ему жизнь. Я согласился.
В сопровождении немногочисленной стражи мы добрались до могилы Иешуа.
— Ну что ж, Иосиф, говори.
— Войдем в склеп. И там я покажу то, что ты должен знать.
Жестом я велел солдатам откатить камень в сторону. Чего я мог бояться в этих условиях? Быть может, Иосиф собирался показать мне люк, тайный ход, который позволил Иешуа спрятаться или сбежать? Меня терзало любопытство.
Сухая, старая ладошка Иосифа схватила меня за руку и увлекла в первую камеру склепа. Он боялся больше, чем я.
Потом попросил закрыть вход. Солдаты колебались. Я отдал приказ. Мышцы напряглись вновь, послышалось короткое дыхание от усилий, несколько ругательств, потом дневной свет исчез. Мы остались вдвоем в закрытой могиле.
Иосиф на ощупь провел меня в глубь склепа и усадил. Я ничего не видел. Тьма была насыщена свежим и стойким запахом.
Я прислонился к прохладному камню, готовясь выслушать признания Иосифа.
— Никогда не думал, что в могиле так хорошо пахнет.
— Здесь много смирны и алоэ, подарок Никодима, который, несомненно, тебе знаком. Он — учитель Закона. Он привез растения сюда во второй половине дня, когда Иешуа еще был на кресте.
— Прекрасно, говори, Иосиф, слушаю тебя.
Иосиф не отвечал.
— Что ты хочешь мне показать?
Иосиф по-прежнему молчал.
Было прохладно? Или влажно? Или так действовала замкнутое пространство? Я начал испытывать легкую тошноту.
— Иосиф, скажи, почему ты хотел прийти сюда?
— Я хочу убедить тебя, что Иешуа был мертв.
Иосиф едва говорил, ему было трудно дышать. Мое сердце тоже билось чаще, и я жадно глотал воздух.
— Говори быстрее! Этот запах невозможно терпеть! Я долго не выдержу…
Я провел рукой по лбу и ощутил, что он залит потом, хотя мне было холодно. Что здесь происходило?
— Иосиф, достаточно! Что мы здесь делаем?
— А ты сам не догадываешься?…
Голос его был едва слышен, он походил на хриплое, угасающее дыхание.
Потом послышался глухой удар, удар от падения тела.
Я выпрямился. Я ощущал под ногами что-то теплое и мягкое. Я переступил через тело и бросился к камню, закрывавшему вход, втянул в себя воздух и заорал, чтобы камень немедленно откатили в сторону.
Я оглох. Я подошел к единственному лучику света, чтобы вдохнуть чистого воздуха, и вновь позвал на помощь, теряя последние силы. Я чувствовал, что мир не отвечает на мои призывы. Я стал жертвой обмана. Я кричал, кричал, кричал…
Наконец луч света округлился, камень сдвинулся в сторону, до меня донеслось пение птиц, ругательства солдат, а потом я увидел зелено-белое солнце цветущего виноградника. Я выпрыгнул из могилы и рухнул в траву.
Солдаты отправились за Иосифом, который потерял сознание и лежал на полу. Они уложили его рядом со мной. Они брызгали на нас водой, колотили по щекам, чтобы кровь прилила к лицу, и непрестанно с нами разговаривали.
Я постепенно приходил в себя, возвращался к жизни, я повторял себе, что люблю возню своих солдат, что люблю их грубые плебейские лица, на которых улыбка стирала беспокойство.
Иосиф очень долго приходил в сознание. Наконец я увидел, как его синий глаз с белыми слоями возрастной катаракты открылся навстречу небу. Он повернулся ко мне:
— Ты понял?
Да, я понял. Пряности и ароматные травы, уложенные в могилу, чтобы замедлить разложение и проводить усопшего в далекий путь, делали воздух губительным, им нельзя было дышать, он вызывал удушье. Иешуа, будь он умирающим или в добром здравии, не смог бы долго пробыть в этой отравленной камере.
Солдаты поставили нас на ноги и довели до фонтана, где мы спрятались в тени фиговой пальмы.
Я все еще противился тому, что показал мне Иосиф. Кто мне мог доказать, что травы в могилу Иешуа не были принесены после его ухода? В тот самый момент, когда он уходил?
Иосиф читал мои мысли у меня на лице.
