— Ты считаешь, что рассказы подлинны, что свидетели не лгут, но были введены в заблуждение двойником Иешуа.
— А как же иначе. Нет ничего хуже лжесвидетеля. И свидетель, верящий в свои слова, и свидетель, введенный в заблуждение прекрасно поставленным спектаклем, даже под пыткой будут утверждать, что видели воскресшего Иешуа.
Я сразу оценил силу этой гипотезы. Надо было немедленно принять соответствующие меры. Я расстался с Иродиадой, но на пороге счел необходимым предложить услуги Сертория:
— Если желаешь, оставлю здесь своего врача, чтобы он, последил за здоровьем Ирода?
Иродиада презрительно скривилась:
— Не стоит. Ирод — сорняк, живучий, крепкий, неистребимый. Ему даже не надо весны, чтобы вновь расцвести.
И ее губы сложились в такую гримасу, словно ее вот-вот вырвет. Иродиада страстно ненавидела Ирода.
Я пересек Иерусалим, обдумывая слова Иродиады, пытаясь отделить зерна от плевел. Краткость появлений Иешуа, окутанного ореолом тайны, очень просто объясняла механизм мошенничества. Человек, который играл роль распятого, был осторожен и появлялся только в сумерках, пряча лицо под капюшоном. Вначале он заводил разговор со своей жертвой, чтобы оценить уровень ее уязвимости, проверить ее печаль, ее одиночество и тем самым возможную способность поверить в возвращение Иешуа. Когда рыба заглатывала наживку, когда распятый овладевал мыслями жертвы, человек откидывал капюшон. Быть может, он пытался заручиться поддержкой и других свидетелей, но если нe видел у собеседника желания признать в себе Иешуа, то отказывался от своего плана и отправлялся дальше. Мне хотелось поделиться этой теорией с Кайафой. И послал гонца в Храм, и первосвященник тут же откликнулся на мой зов. Он не дал мне возможности заговорить, ибо был в состоянии постоянного гнева.
— Сходи на рынок и послушай их, Пилат: у женщин на устах только имя Иешуа. Вот что нас ждет, если мы не вмешаемся: женщины, которые думают, женщины, которые высказывают свои мнения! А почему бы и не женщины у власти?! Они вызывают столпотворения на площадях и утверждают, что началась новая эра! Видел бы это Моисей! А что за женщины получили откровение Иешуа? Саломея! Мириам из Магдалы! Нимфоманка и блудница! Две любительницы постельных утех! Две экзальтированные самки, которые вдруг обретают веру, которые после дебоша впадают в мистицизм! Из одного транса в другой!
— А эта Мириам из Магдалы по-прежнему занимается своим делом?
— Нет, она больше не блудница. Грешница утверждает, что Иешуа отвратил ее от стези порока. Как просто! На самом деле она поняла, что пришел возраст, когда тебя перестают выбирать. Суки, все они суки!
Я дал возможность Кайафе высказаться, потом, воспользовавшись его молчанием, изложил новую теорию. Вначале он слушал меня с раздражением, потом с интересом и, наконец, с облегчением.
— Безусловно, ты прав, Пилат: Иешуа где-нибудь гниет, а его роль взял на себя двойник. Но кто?
Мы оба задумались. Я посмотрел в окно. День клонился к закату, небо становилось фиолетовым, тела перестали отбрасывать тень на мостовую. Это был тот смутный час, когда день и ночь проникают друг в друга, но еще играют на равных. Я ощущал оцепенение этого застывшего мгновения.
Ни один из нас не мог отыскать в своих воспоминаниях двойника Иешуа, поскольку Иешуа не отличался характерным физическим обликом. Невозможно было с точностью вспомнить ни одной его черты. Я вспоминал лишь взгляд, взгляд невыносимой силы, огонь, горящий в глубине его зрачков, удивительное сияние.
Кайафа ушел, пообещав подумать и заставить думать членов синедриона. Мне его метод не казался действенным: двойник мог прийти издалека, к примеру, из Галилеи. Мы могли ничего не знать о нем. Нет, мне надо было схватить его на месте преступления, в момент, когда он мистифицировал других. Но как предугадать, где он появится в следующий раз?
Я вновь рассмотрел порядок и места его появлений, чтобы нащупать след. Я ничего не видел, кроме… кроме того, что он шел на все больший риск. Мошенник начал разыгрывать свой фарс перед Саломеей, которая почти не знала Иешуа; потом явился паломникам из Эммауса, которые следовали за Иешуа несколько недель. И только вдохновленный своими успехами, рискнул приблизиться к Мириам из Магдалы, которая долгие годы была вместе с назаретянином… Нет сомнения, что теперь он должен пойти на самый большой риск и встретиться с близкими Иешуа.
С кем именно? С учениками, с семьей? Поскольку ученикам было запрещено появляться в Иерусалиме, он выберет встречу с семьей, которая оставалась здесь. Если ему удастся убедить родных, дело сделано.
Я вызвал четырех человек, в том числе и Бурра. Велел им облачиться в одежды торговцев, чтобы скрыть свою принадлежность к римлянам, и ночью отправился вместе с ними на площадь, где Мириам из Магдалы объявила радостную весть старой матери колдуна.
Мои люди растворились в синей тьме. Меня вела логика преступника: мошенник должен был явиться к матери Иешуа и попытаться обмануть ее. Мы решили вести наблюдение за глинобитным домиком.
Не буду заставлять тебя ждать, мой дорогой брат. После полуночи на площади появилась тень в капюшоне. Человек передвигался с крайней осторожностью. Он беспрестанно оглядывался по сторонам. Он был осторожен, как вор. Мы задержали дыхание. Человек, похоже, колебался. Догадался ли он о западне? Он надолго застыл на месте. Потом, успокоившись, ибо вокруг царило безмолвие, приблизился к дому Мириам. Я придержал своих людей. Он все еще колебался, оглядывался назад, потом постучал в дверь.
И тут мои люди бросились на него. В мгновение ока он очутился на земле, ноги и руки его держали солдаты, а голова оказалась в сточной канаве. Я подошел и сорвал с человека капюшон. И увидел лицо, почти неузнаваемое в гриме, лицо самого юного ученика Иешуа.
Иоханан, сын Зеведея, тот самый, который бегом вернулся к своим друзьям, чтобы сообщить им об исчезновении трупа, тот самый, который видел в этом вмешательство ангела Гавриила. Иоханан сбрил бороду и натер веки углем. В таком виде он немного походил на своего учителя…
Он даже не сопротивлялся. Он смотрел на нас скорее с удивлением, чем с ужасом.
Меня обуревали противоречивые чувства, и я молчал, испытывая одновременно облегчение, что арестовал его, и отвращение от его лицедейства.
Мы привели его в Антониеву башню и бросили в подземную темницу. Он не произнес ни слова. В настоящий момент он лежит на каменном полу и молится. Я допрошу его позже, когда буду испытывать меньше неприязни к его поведению и зломыслию.
Поскольку я владею ситуацией, могу наконец позволить себе несколько часов отдыха, чтобы очиститься от людского безумия, набраться жизненных сил. Ты помнишь о том падении, когда мне было восемь лет и мы играли на крыше дома, а я споткнулся о черепицу? Каким-то чудом я не почувствовал боли. Как ни глупо, но в момент падения я не испытывал страха. И столь же глупо испытал страх потом. Я долгие часы дрожал, боясь смерти, которая чудом прошла мимо. Сегодня вечером я в том же состоянии духа: должен радоваться, что положил конец этому делу, и все же дрожу, думая об опасностях, которых удалось избежать.
