В одно прекрасное (туманное и дождливое) утро Парикмахер переправляет их на остров.
На острове их ждет живописный двухэтажный дом, сложенный из дикого камня и неохватных бревен. Огромный камин, три широкие кровати внизу и две наверху, кухня с очагом и кособокой плитой, дощатая будка туалета за домом — все это производит благоприятное впечатление на наших робинзонов.
Сложив вещи в доме, они возвращаются на берег. И тут-то их ждет сюрприз: лодку с провизией унесло сильным прибрежным течением. Парикмахер в ярости и отчаянии: его предприятие на грани краха. Статист брюзжит по поводу безответственных людей, готовых в погоне за наживой пренебречь элементарными требованиями техники безопасности. Он настаивает на возвращении залога. Парикмахер швыряет купюры ему в лицо. Мадам требует, чтобы ее немедленно — «слышите, немедленно!» — отвезли домой. Писатель хмуро помалкивает. Лишь Девица в восторге.
«Да это же настоящее приключение! — восклицает она. — И чего вы переполошились? Напрасно надеетесь, что нам дадут здесь загнуться. Не пройдет и двух дней, как сюда кто-нибудь заявится, чтобы выяснить, кто мы такие, по какому праву и так далее».
«Сюда уже лет десять никто не заглядывал», — цедит сквозь зубы Парикмахер.
Как бы там ни было, надо налаживать жизнь на острове. Робинзоны тотчас сталкиваются с непредвиденным. Во время сбора хвороста для очага они подвергаются нападению огромной одичавшей собаки. Кто знает, а вдруг она бешеная? И вдруг она не одна? Люди решают противопоставить опасности сплоченность и дисциплину. С этой целью они избирают «диктатора» — Парикмахера, который призван предупредить разброд и шатания. Все это как бы игра. Но когда в «тронной речи» Парикмахер с избытком воодушевления требует безоговорочного подчинения и при этом полушутя-полусерьезно, поигрывая ножом, угрожает вырезать у Статиста «орган строптивости», становится ясно, как далеко эта игра может зайти.
Писатель, Статист и Девица составляют пассивную оппозицию диктатору, тогда как Мадам искренне радуется тому, что они наконец-то обрели «сильную руку».
Осталось как-то поделить пять кроватей между шестью отдыхающими. Отвергнутый Девицей, Парикмахер проводит ночь с Мадам.
Путешественникам предстоит решить две задачи: добыть пропитание и каким-то образом дать знать внешнему миру о своем бедственном положении. Они раскладывают на возвышенностях дымные костры и отправляются на поиски пищи. Вскоре они обнаруживают птичьи гнездовья — это спасает их от голодной смерти.
Возвращаясь кружным путем, они натыкаются на крохотную избушку, возле которой на перекладине висит корабельная рында. Статист, которому надоели непрекращающиеся злобно-иронические нападки Парикмахера на Нарцисса, решает перебраться сюда. Оставшись один, он тщательно обследует избушку и случайно находит тайник: в нем карабин с запасом патронов и несколько банок мясных консервов. Возможно, этот домик был прибежищем контрабандистов.
Поздно вечером, когда Статист с сыном укладываются спать, в избушку перебираются Писатель и Девица, которым надоело собачиться с Парикмахером.
Наутро мужчины решают выяснить, что же это за собака напала на них и нельзя ли как-нибудь избавиться от опасности. Писатель и Статист, вверив Нарцисса попечению Девицы, отправляются в путь. По дороге Статист рассказывает Писателю о своем партизанском прошлом: «Уж оружием-то я научился пользоваться!»
Тем временем Парикмахер и Мадам, потерпев неудачу в поисках пищи, заглядывают к «отщепенцам». Пустые банки из-под мясных консервов приводят их в ярость. Парикмахер и Мадам обвиняют Девицу и ее товарищей в отсутствии солидарности и порядочности. Голод и раздражение заставляют их говорить много лишнего и, пожалуй, несправедливого. Напуганный ссорой Нарцисс зачем-то бросается к колоколу. Тревожный звон рынды еще сильнее раздражает диктатора. Он набрасывается на мальчика, пытаясь оттащить его от перекладины, стоящей на краю обрыва. Одно неосторожное движение — и Нарцисс падает вниз, на камни. Он мертв. Растерянный, ополоумевший от страха Парикмахер…
Дописав до этого места, я вдруг понял, что дальнейшая работа лишена смысла: более или менее подготовленному читателю, быть может, интереснее самому додумать развязку или даже несколько развязок. И все варианты, как мне кажется, имеют примерно одинаковое право на существование. Они лишь пополнят список, о котором я скажу ниже.
Не исключено, что свою книгу об искусстве XX века будущий исследователь назовет просто — «Люди на острове». В предисловии он, видимо, отметит завораживающее влияние этой темы на большинство художников эпохи. Обратившись к их предшественникам, он, несомненно, обнаружит немало имен, достойных хотя бы простого упоминания (например, Томаса Мора или Паскаля, который сравнивал нашу участь с судьбой потерпевших кораблекрушение, выброшенных на необитаемый остров), но уж никак не обойдется без Себастьяна Бранта с его «Кораблем дураков» (1494), Даниеля Дефо — автора «Робинзона Крузо» (1719) и Джонатана Свифта — создателя «Путешествия Гулливера» (1726). Однако при этом не преминет заметить, что, пожалуй, первым произведением, в котором мир изображен в образе корабля (движущегося острова), а экипаж китобойца «Пекод» — в роли представителей человечества, был «Моби Дик» (1851) Германа Мелвилла. Недаром в книге упоминается Анахарсис Клоотс, который явился во французский парламент во главе разноязыкой делегации, чтобы от лица человечества приветствовать революционных галлов. Впрочем, в качестве важнейшей метафоры духовного состояния уже XX века эта тема будет осознана лишь в 1924 году, по выходе в свет романа Томаса Манна «Волшебная гора», после которого только ленивый не отправлял своих героев на остров, в санаторий, больницу, тюрьму или уединенный монастырь…
На плоту «Медузы» стало многолюдно.
В этом списке, на мой взгляд, могли бы оказаться «Повелитель мух» Голдинга, «Америка» Кафки, «Флигель упокоения» и «Улей» Хосе Селы, «Чума» Камю, «Случай в Виши» Сартра, «Раковый корпус» Солженицына, «Корабль дураков» Портер, «Выигрыши» Кортасара, «А корабль плывет» Феллини, «Пролетая над гнездом кукушки» Кизи — Формана, «Ангел-истребитель» Бунюэля, «До-дес-ка-ден» Куросавы…
Список, разумеется, далек от полноты (а Бергман? а Патрик Уайт? а Уэльбек): я назвал лишь те книги и фильмы, что первыми пришли на ум. Кроме того, ни слова не сказано о театральной драматургии — из боязни, что перечень просто утратит обозримость.
Отметив небывалое усложнение жизни и стремление науки и искусства отыскать средства к упорядочению если не мира, то хотя бы наших представлений о нем, исследователь в связи с этим должен указать на возросшее значение моделирования как сравнительно нового и плодотворного метода познания действительности. Послать людей на «остров», изолировать их от всего многообразия действительных и ирреальных, подчас мистифицированных связей — прием, сознательно эксплуатирующий условность, если не искусственность. Прием, характерный, впрочем, для того процесса, который привел к возрождению в искусстве и отчасти в науке игрового начала. Прием, как бы вырастающий из психологии людей, для которых прошлое — далекий берег позади, а другой берег, будущее, освещенное сполохами апокалиптических войн, вызывает ужас. Психология людей на «историческом острове».
