Сестра его Любовь выла замуж за небритого бетонщика и родила двойню. Вера же с Надеждой торговали на рынке мороженой рыбой и жили с татарами.
Гена устроился слесарем в автосервис и по-прежнему помогал бандитам-угонщикам.
Штоп не спал. Он слышал, как по крыше стучал дождь, к утру перешедший в ливень, как ворочалась Гальперия, как Камелия с Крокодилом прокрались в спальню, возились, а потом блевали. Штоп прислушивался к дыханию Франца-Фердинанда – оно было неровным, учащенным. А под утро, когда усталось взяла свое и старик наконец погрузился в сон, Франц-Фердинанд умер. Он весь задрожал, тоненько заныл, засучил ногами и вдруг вытянулся и замер.
Штоп вскочил и стал трясти внука, потом вытащил из кармана ножик и несколько раз уколол мальчика в ягодицу.
Гальперия лежала на узком диванчике, смотрела на старика и не могла от страха пошевельнуться.
- Ну чего развалилась тут! – закричал Штоп. – Вот он и помер! Он помер, а ты лежишь! Чего лежишь, когда он помер? Ну чего? Ты что, Гренландия тут мне, чтобы валяться?
Гальперия села на диване и заплакала, закрыв лицо руками.
Из спальни высунулся Крокодил Гена.
- Свет включить? – хмуро осведомился он.
- На хера твой свет теперь нужен? – вызверился Штоп. – Чего стоишь? Тебе что, трудно свет включить?
Крокодил включил верхний свет.
Мальчик лежал на боку с широко открытым ртом. Штоп попытался закрыть его рот, но у него ничего не получилось. Тогда он сорвал с дивана простыню и завернул мальчика с ног до головы, а сверху набросил пальто. Дико огляделся.
- Ты чего, Алеша? – испуганно спросила Гальперия. – Куда ты?
Мотнув головой, Штоп схватил мальчика в охапку и выбежал из дома.
В халате на голое тело вышла из спальни Камелия. Гена обнял ее за плечи.
- А куда он побежал? – испуганным шепотом спросила она. – Он в больницу, что ли?
- Не знаю, – сказал Гена. – Просто побежал… Умер пацан-то…
- Надо задом наперед ходить, – сказала Камелия тупо, клацая зубами. – Китайцы ходят задом наперед, поэтому и живут сто лет.
Она попыталась показать, как надо ходить спиной вперед, но Крокодил прижал ее к стене. Она обмякла и тихо заплакала.
- Чего надо-то? – спросил Гена.
- В больницу надо, – сказала Гальперия. – Справку о смерти надо получить. Без справки хоронить нельзя.
Крокодил быстро оделся и убежал. Было слышно, как он заводил мотоцикл.
- Что теперь будет? – спросила Камелия, глядя в пустоту.
Гальперия промолчала.
До утра Штоп бродил под дождем по Жунглям, прижимая к груди завернутое в тряпье тело внука. Когда появились прохожие, он вернулся домой. К тому времени Крокодил привез справку о смерти. Выписывая справку, врач сказал: «Старикам и дуракам даем не глядя». «А вскрытие?» «Да знаем мы этого вашего Йозефа Штрауса! Что там искать-то у него внутри?» «Франц-Фердинанд», – поправил врача Гена. «Я и говорю: Йозеф Штраус». Гена хотел набить ему морду, но не стал: врач запросто мог засветить его рентгеном насмерть.
Пока женщины мыли мальчика, Штоп и Гена съездили за гробом. Детских не оказалось, Штоп ждать не захотел, поэтому взяли готовый, для взрослого.
- Еще капусты надо побольше, – сказал Штоп. – И соли.
Крокодил Гена приволок мешок капусты, а Гальперия сбегала в магазин за солью. Штоп тщательно натер Франца-Фердинанда солью и завернул в капустные листья. Все молчали, боясь возражать старику, а он только сопел, обрывая кочан за кочаном. «Зато не протухнет, – бормотал он, – свеженький будет»
Женщины отправились за тканью для гроба, а Штоп ненадолго прилег в соседней комнате.
Крокодил Гена снял ботинки, лег в гроб и опустил крышку.
Когда женщины вернулись, Штоп снял крышку и увидел Гену, лежавшего в гробу со сложенными на груди руками.
- Хайль Гитлер! – сказал Гена, улыбаясь во весь рот. – А это я!
- Аллах акбар, – сказал Штоп и дал ему щелбана. – А ну вылазь, пидорас.
- Дурак, – сказала Камелия, – разве можно так?
- Да ладно вам, – сказал Гена, вылезая из гроба. – Пошутить нельзя.
- Живым раньше времени в гроб нельзя, – сказала Камелия. – Плохая примета.
- Надо место на кладбище заказать, – сказала Гальперия. – И чтоб могилу вырыли.
- Сами похороним, – строго сказал Штоп.
Дождь шел весь день без перерывов. В квартире было темно, но Штоп не разрешал включать свет. Гальперия пристроилась у окна и читала вполголоса псалмы. Штоп то останавливался перед нею и слушал, склонив голову набок, то начинал ходить из угла в угол, поддавая ногой то галошу, то мячик. На нем были всегдашние его кальсоны с желтой мотней.
- Градусник! – вдруг сказал он. – Градусник забыл!
- Что градусник? – вскинулась Гальперия.
- В жопе там у него он остался.
- Господи! – испугалась Гальперия. – Не надо его больше трогать, Алеша. Подумаешь, градусник!
- Предмет все-таки, – возразил Штоп.
- Да я свой принесу, у меня есть…
- Ладно, пусть, – согласился Штоп. – Ему так, может, спокойнее.
- Спокойнее, конечно. Пусть с градусником будет.
Он сел на пол и принялся резать ножиком туфли, принадлежавшие покойной жене.
Гальперия вздыхала, но помалкивала.
Вскоре вокруг Штопа набралась куча кожаных обрезков.
- Может, ужинать будем? – предложила Гальперия. – Поздно уже.
- Ужинать? – Старик поднял голову. – Не, хоронить будем.
- Сейчас? Дождь ведь…
- Я говорю, хоронить будем на хер! – взвился Штоп. – Зови дочь на хер! И Генку зови Крокодила – все ж не чужой на хер!
Гальперия разбудила Гену и Камелию.
- Как хоронить? – удивилась Камелия. – Ночью? Кто ж нас пустит на кладбище?
- Пустят, – с усмешкой пообещал Штоп. – Ты встань у стола смирно и стой, пока не скажу. – Он обвел воспаленными глазами комнату. – Вот какая дизентерия случилась. Надо сказать что-то. – Он посмотрел на Гальперию. – Слова надо сказать, как полагается. Группа товарищей. В труде и в личной жизни.
- Может, свет включить? – сказал Крокодил. – Мы ж не сектанты.
Камелия включила свет.
- Погоди, – сказал Штоп. – Штаны по такому случаю надену.
Он натянул брюки, поставил посреди комнаты стул и помог Гальперии на него взобраться. Она сняла очки и подняла лицо к потолку.
- Всем молчать мне тут! – приказал Штоп. – А ты говори, не бойся.
- Господи, – сказала вдруг Гальперия высоким металлическим голосом, глядя в потолок, – на Тебя, Господи, уповаем… Все из Тебя, все Тобою и все в Тебе, Господи, Ты вся полнота жизни, Ты искупление и любовь. Ты проклят, как проклят всяк, висящий на древе, и потому лишь Ты наше спасение и жизнь. Ты создал нас для Себя, и не узнает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе. Благ Господь к надеющимся на Него, благ Господь к душе, ищущей Его. Взыскуем мы Господа на путях добра и зла, и все пути – Его пути, и жизнь наша – самый опасный из путей Господа, но только этот путь и есть путь истины, и нет иного пути… – Она глубоко, переливчато вздохнула. – Господи, нет пред Тобою невинных, но есть лишь спасенные Тобой. Чистых нет, а твердость наша не твердость камней, и плоть наша не медь. – Помолчала. – Вывели мы колесницы и коней, вывели мы войско и силу, и бились на рассвете и на закате бились, и все полегли, не встали. Не убежит быстроногий, не спасется сильный; со сторожевой башни высматривали мы народ, который спасет нас, но не спасся никто. – Она в отчаянии всплеснула ручками. – Умрут злые, и добрые умрут, умрут ветхие, и юные умрут, умрет земное, умрет смертное, но бессмертное не умрет. Мы прольемся, как вода, и кости наши рассыплются, и сердца станут как воск. Уповаем лишь на Тебя, Господи любви нашей… – Голос ее задрожал, она остановилась, сглатывая и сглатывая, пересилила себя и продолжила говорить хрипло: – На рассвете встали мы и пошли к Господу, нагие пошли и нищие, пустые пошли, не оглядываясь на дома свои, но любовью Твоей оглашены и призваны. Ты позвал, и мы пошли, Господи, и нет на том пути пристанищ, и нет конца пути, ведущего в дом Твой. Достигаем, но не достигнем, вместе, но одиноки, любим, но убиваем, с Тобой, но против Тебя. – Голос Гальперии вновь зазвенел. – Горим Тебе, Господи, в сердцах наших, а сердце Твое сгорает нами и возносится, но не умирает. Ибо сказал Ты: от власти ада Я искуплю их, от смерти избавлю их! – закричала она отчаянно рыдающим голосом, заламывая руки. По ее белым щекам ее текли слезы. Голос ее вдруг упал, и она завершила хриплым шепотом: – Прости нас, Господи, прости нас, Господи, прости…
