— Глаза, — сказала она.
— Что глаза? — спросил Эркель.
— Закройте ему глаза.
— Они закрыты, — сказала санитарка. — Оба закрыты. И левый, и правый, оба.
Арно взял Иду за руку. Она послушно поплелась за ним к выходу.
— Простыню! — закричала санитарка, бросаясь следом. — Простыню-то отдайте!
15.
Указательный палец весил килограмма два или даже три, мизинец — не меньше килограмма. По утрам Ида пыталась оторвать указательный палец от подушки — иногда на это уходил целый час. Она боялась даже думать о том, сколько весили ее руки, ноги или голова. Наверное, если бы она вдруг умерла и ее сожгли в крематории, пепла хватило бы, чтобы удобрить все окрестные поля. Она утратила ощущение времени. Ей казалось, что утренний подъем занимал годы, а может быть, и века. За то время, пока она шарила ногой в поисках домашних туфель, целые цивилизации успевали сгнить дотла, забывались имена великих тиранов и бесследно исчезали народы. Хватаясь руками за стены, она плелась в ванную и долго сидела на табуретке, тупо глядя на струю желтоватой воды, слабо пахнущей аммиаком. Вода. Потому что вода. Потому что течет.
Ночью она не отвечала на ласки Эркеля — не могла, не было сил, и чувствовала при этом не больше, чем тоннель, через который проносится железнодорожный состав.
Арно приносил крымское вино, раздобывал где-то цветы, пытался разговорить ее, но она лишь слабо вздыхала, не в силах пошевелить пятикилограммовыми губами и пудовым языком.
Тяжелая, тупая, бесчувственная… жалкая царица…
После похорон матери и Жгута она перестала выходить из дома. Три раза в день на тумбочке у изголовья постели появлялись тарелки с едой. Закрывая глаза, она видела одно и то же: узкую крысиную голову без ушей, налитые лютой синевой глаза… а потом скрюченное тельце с горошинками позвоночника…
Она хваталась за любимого «Робинзона Крузо». Три круга голландского сыру, пять больших кусков вяленой козлятины, охотничьи ружья, мушкеты, пистолеты, бочонки с порохом и ружейными пулями, три железных лома, мешки с гвоздями, отвертка, топоры, точило, сверток листового свинца, бочонки с ромом, сухарями и крупчаткой, три бритвы, ножницы, дюжина хороших вилок и ножей, парусина, гамак, тюфяки, подушки, две старые заржавленные сабли… когда-то ее успокаивало одно перечисление этих вещей, которые Робинзон перетаскивал с брошенного корабля на остров…
Робинзон Крузо мечтал только о том, чтобы поскорее убраться с необитаемого острова, вернуться домой. Ида Змойро над страницами «Робинзона Крузо» в Чудове, который стоял на острове, мечтала о необитаемом острове, о настоящем острове, об острове без прошлого.
Она пыталась представить себе береговую полосу с прибоем, зеленые луга и рощи между холмами, одинокую скалу над морем, однако ей долго не удавалось сложить эти кусочки в целостную картину. Ида не отчаивалась, продолжая с тупой настойчивостью строить свой остров, и вот однажды он сам возник перед ее взором — вдруг вспыхнул слюдяной полоской топкого берега, освещенной закатным солнцем. Она попыталась увидеть его целиком, со всех сторон, и остров, повинуясь ее желанию, стал поворачиваться то одним боком, то другим, уводил в заросли, в болотистую низину со щетиной камышей, к искрящимся каменистым осыпям и крохотным полянам с густой высокой травой, мягко и мощно колыхавшейся под ветром, к небольшому острову в центре озера, на зеркальной поверхности которого дремало отражение облаков… Она поднималась на вершину невысокого холма, поросшего алыми и синими соснами. Вокруг расстилалось море, чуть подернутое жидким туманом. Запахи йода и сосен кружили голову. Глубоко дыша, Ида окидывала взглядом свои владения. Она чувствовала себя счастливой по-настоящему, потому что не нуждалась больше в счастье, и душа ее растворялась в воздухе, и все вокруг — колышущееся, пахучее, движущееся и неподвижное, твердое и жидкое, прекрасное и бессмертное — все становилось ее душой, и времени больше не было…
Пришел наконец день, когда она отправилась к озеру, которое лежало в центре острова. Солнце садилось. Если при свете дня озеро казалось сгустком теплого голубого света, то на закате, когда над водой потянулись неряшливые космы жидкого тумана, оно напоминало скорее болото — по берегам кое-где рос камыш, на воде цвели кувшинки. Поверхность озера была спокойна, но когда Ида вошла в воду, вода дрогнула, и в глубине, просвеченной лучами заходящего солнца, в темно-синей глубине она увидела чудовище, которое медленно всплывало из бездны… страшное, с узкой крысиной головой, жалкое…
Она с криком проснулась. Перевела дух. Подумала о смерти и с удивлением обнаружила, что боится ее. Слава Богу, она снова боялась смерти. Оно и понятно: мертвые не умирают — это участь живых. Вдруг вспомнила: Чакраварти Раджагопалачария. Усмехнулась. Потом услыхала звук — чайная ложка звякнула в стакане — и спустила ноги на пол. Нашарила туфли, встала, подняла руку — рука весила грамма три, ну, может, четыре.
За столом в кухне, скрестив голые ноги, сидела девочка лет тринадцати-четырнадцати. Пшеничные волосы, маленький нос, пухлые губы.
Увидев Иду, девочка вскочила, чуть не опрокинув чашку.
— Сейчас что? — спросила хрипло Ида. — Ночь?
— Вечер, — ответила басом девочка.
— Ты кто? Почему босиком?
— Тепло же…
— Как тебя зовут?
— Маняша, — прогудела девочка. — Однобрюхова я Маняша.
— Дай мне что-нибудь поесть, Однобрюхова Маняша. И чаю. Покрепче, с сахаром. Три ложки. Нет, четыре. — Обернулась — в дверях стоял Арно. — У нас есть вино? Нет, лучше водки. Рюмку бы водки, а?
Скрюченный трупик с горошинками позвоночника, узкая крысиная голова, глаза лютой синевы — она по-прежнему видела это почти каждую ночь. Но теперь ей хотелось двигаться, читать, пить вино, теперь в постели она отвечала на каждое движение Арно.
Днем она зубрила французский, читала Лермонтова, стряпала, а вечером учила Маню танцевать, носить чулки, платья и шляпки. Эркель нанял девочку присматривать за женой, а теперь Ида не хотела с нею расставаться.
Маняша расспрашивала об Англии, о сказочной актерской жизни, восхищалась платьями и шубами, которые Ида привезла из Лондона, и с удовольствием осваивала новые слова — «вдохновение», «поэзия», «бюстгальтер».
Ида научила ее пользоваться зубной щеткой, вилкой и ножом, заставляла мыться каждый день и подарила два платья из своих, а еще кое-что из белья.
Арно выкроил время, и они съездили в Москву — в Малом давали «Вассу Железнову» с Жаровым и «Ревизора» с Ильинским. Арно был в блестящем мундире с золотыми погонами и орденами, а Ида в изысканном гридеперлевом платье и в шляпке-вуалетке.
После «Метрополя» они заехали к Кабо. Того не оказалось дома. Соседка сказала, что он на даче: «Весь израненный. Домработница его чуть не убила насмерть. Ее-то милиция забрала, а он-то после больницы на дачу уехал».
— Крюк невелик, — сказал Арно.
