– Да, помню, ты рассказывал, но давно уже…
– Ездили на экскурсию, после шестого класса. Но я почти все забыл. Помню только, что в Москве тогда был фестиваль Индии или что-то подобное. И нас привели в Парк Горького, а там – эстрада открытая, и на ней стоит посередине индус и бьет в барабан, а вокруг него человек пятьдесят или сто взялись за руки, как в хороводе, и танцуют – и индусы, и наши.
– Что, серьезно?
– Ну да. Прыгают, взявшись за руки. А еще, помню, иду к туалету, и оттуда выходит индус в своем индусском наряде – каком-то балахоне, и что-то там поправляет в том месте, где должна быть ширинка. Может быть, это он так мастурбировал…
– Да ладно тебе сочинять…
– Я не сочиняю, рассказываю все, как было.
– Ага, как было. Кроме ширинки индуса, можно подумать, в Москве ничего интересного не было.
– Как это – не было? Красную площадь помню еще, ГУМ. Ну и все. Я потом, тем самым летом, ездил с родителями в Ленинград – была экскурсия от их завода. И Ленинград мне намного больше понравился, чем Москва.
Я обнял Наташу за плечи. Мы смотрели на набережную на другом берегу, на полукруглую крышу дворца спорта и девятиэтажки за ней, на машины и трамваи на мосту.
На эстраде у дворца спорта выступал ансамбль народного танца. Десятка два девушек в сарафанах и парней в длинных рубахах отплясывали, стуча сапогами. Им подыгрывал дядька с баяном. У эстрады толпились зрители – в основном, пенсионеры и дети. За столиками у палаток народ пил пиво и ел шашлыки. Рядом, у фонтанов, дети катались на машинках с электромотором.
Я и Наташа шли по площади у дворца, держа в руках по бутылке «Балтики-тройки».
– А я и забыла, что сегодня день города, – сказала Наташа. – С такой работой вообще все на свете забудешь.
Я промолчал, глотнул пива. Мы подошли к ограде набережной, остановились.
– Митя, а может, будет лучше, если ты уедешь – и все?
– Что значит – все?
– Ну, у нас с тобой все.
– Ты что, этого хочешь?
– Да нет, но я не знаю… Мы давно с тобой, я привыкла, но я не вижу никакой перспективы. Не вижу какого-то будущего…
– А зачем тебе будущее? Надо жить сегодняшним днем. А если я и уеду, что тут страшного? Ты тоже можешь ко мне перебраться, найдешь там работу…
По реке проехала моторная лодка, от нее разошлись в обе стороны волны.
Я сказал:
– А помнишь, лет двадцать назад весь тот берег был уставлен моторками?
– Помню. И плавало их тоже много. В выходные особенно. И куда они делись?
– Разрезали автогеном и сдали на металлолом.
Воскресенье
Шел дождь. На трубках антенны, привинченной к краю балкона, висели крупные капли. Из-за листьев двух старых кленов двора почти не было видно. Телевизор работал на малой громкости, шла передача «Смак».
Мама встала с дивана, подошла к окну, поправила занавеску.
– И зачем тебе ехать в эту Москву? Там такое творится – то террористы, то взрывы. Совсем ведь недавно метро там взорвали – столько людей погибло. А о нас ты подумал? Хочешь, чтобы мы тут испереживались…
– На самом деле, это ты думаешь только о себе – чтобы я был под боком, чтобы не волноваться. А это, может быть, мой единственный шанс.
– А ты знаешь, сколько таких уже съездили, поработали и вернулись – без денег и без всего? А некоторые и не вернулись: или с поезда сбросили, или там, в Москве, убили за деньги. Я тебе что, не рассказывала про сына Нины Сергеевны? Работал охранником, напали – два удара ножом в живот и чем-то тяжелым по голове. До сих пор в реанимации. Она поехала, с ним там сидит – хорошо, хоть начальник его оказался хорошим, гостиницу ей оплачивает.
– Я ж не охранником еду работать…
– А какая разница? Все равно там опасно. – Мама посмотрела на папу. – А ты что нам скажешь?
– А что я могу вам сказать? Главное – делать свое дело, ощущать, что ты – на своем месте, разве не так? Да, многое изменилось за последние годы, но ведь это – основа всего, без этого невозможно. Разве нет?
– А помните, как трудно нам было, когда Союз развалился? – сказала мама. – Инфляция, шоковая терапия, заводы стояли, зарплату месяцами не выдавали. Снег в детском саду приходилось по очереди убирать: ты – до занятий, мы – вечером, после работы. А сейчас, вроде, все нормализуется, зарплаты растут… Хоть медленно, но растут, и рубль стабильный. Кто-то говорит, что Путин плохой, но ведь стабильность в стране…
– Только давайте не будем здесь про политику, ладно? – перебил я.
Мама замолчала, поглядела в окно, снова заговорила:
– Пора тебе, Дима, остепениться. Поженились бы с Наташей, а то сколько вы уже с ней? Года четыре?
– Пять.
– Ну вот, пять. И ты нам никогда не рассказываешь ничего… Ты ей предложение делал? И что она? Не хочет за тебя выходить? Или ты сам не хочешь жениться?
– Сколько раз тебе повторять? Нас устраивает так, как сейчас – по крайней мере, на сегодняшний день. А там будет видно…
– И как ты это себе представляешь? Ты – в Москве, она – здесь. Это что, нормальная ситуация?
– Да ладно, что ты напала на парня? Сами во всем разберутся. – Папа отложил газету и поскреб грудь в вырезе майки. Волосы на груди у него были седыми.
– А я что, Диме плохого желаю? Я хочу, чтобы все было как у людей. Поженились бы, сейчас кредит можно взять на квартиру, если молодая семья…
– Кредиты дают до тридцати лет, а мне уже скоро тридцать.
– Ну и что? Наташа могла бы взять на себя. Ей ведь еще двадцать девять?
– Да перестань ты, мам… Кредиты… Что, специально ради кредита жениться?
– Я и не говорю, что специально…
– Ну и все. Я уже говорил и опять повторю: нам и так хорошо.
– Ну, если вам хорошо… Делайте, что хотите. – Мама поправила воротник халата, села в кресло, подняла с пола пульт телевизора.
Я прошел в детскую, сел на кровать, взял телефон и набрал номер Игоря. Он уже где-то напился или не протрезвел со вчерашнего дня.
– Ну, что ты решил насчет переезда в столицу? – спросил он.
– Скорее всего, надо ехать.
– Правильное решение. Хотя, в сущности, никакого решения не было, и выбора у тебя тоже не было. Все это давно уже кто-то решил за тебя. В высших сферах.
– Ты это серьезно?
– Конечно. Высшие сферы всегда все решают за нас. От них даже зависит, напиться сегодня мне, или нет. С Кушнеренко ты уже виделся?
– Нет, завтра подойду к поезду.
– Ладно, привет ему передавай, хоть он и мудила.
