Женька подходит к плите, берет ложку, перемешивает картошку.
– Знаешь, Леха, а может, ты зря это все затеял? Может, тебе лучше скинуть акции, если выйдет, бабки взять – и назад, в Европу? Там жизнь спокойная, более или менее…
Я мотаю головой. Леха еще раз мешает картошку.
– Мне самому иногда хочется, на хер, все бросить. Ты, наверно, думаешь, что я сдался? Что меня «посадка» сломала? Да, это понятный, логичный ход мысли. Но все это херня, Леха. Меня хуй сломаешь… Правда, иногда начинает казаться, что я теряю ориентацию… Ой, бля, заметь, что за тупизм я сказал. Как какой‑нибудь демагог… Как тут тебе объяснить?
– Ну, попробуй как‑нибудь…
– Все меняется, и не поймешь, в какую сторону… Причем меняется на всех уровнях. Например, возьми, пять лет назад еще многие слушали кассеты, потом пошли «сидишки», а теперь все больше и больше – «эмпэшки». Обычные «сидишки» скоро покупать никто не будет, все будут скачивать музыку с «инета». Я не удивлюсь, если лет через пять сам «инет» станет бесплатным, как сейчас телевизор, зато тебе будут показывать раза в три больше рекламы…
– Ну, все это понятно. Но какая здесь связь? Ты говорил – все бросить…
– Связь есть, Леха, я ее чувствую… Но дело даже не в этом. У меня давно уже нет той наивности. Любая политика – в принципе, наебалово. Какие бы искренние ни были у тебя намерения. Потому что задача – привлечь людей на свою сторону. А не наебав, ты их не привлечешь. С другой стороны, в том же бизнесе, можно выпустить качественный товар, и никого не надо наебывать, если он действительно качественный. А в политике «торгуют воздухом»… Нет, здесь дело не только в этом. Это так получилось, что я все сбил в кучу… Слушай, сегодня мне звонили какие‑то пиплы, интересовались: а не планируем мы в ближайшее время экологических акций у комбината? И открытым текстом сказали, что готовы нас финансировать. И поэтому…
* * *
Женькина мать достает из пакетов, кладет в холодильник продукты – колбасу, сметану, кефир, молоко. Я и Женька сидим за столом.
– Мам, садись, поешь с нами, – говорит Женька.
– Я, может, позже, чтобы вам не мешать…
– Да нет, ты что? Ты нам не помешаешь…
– Ладно, сейчас, только руки помою…
Мать Женьки – маленькая и седая. Она всю жизнь преподавала в техникуме русский язык. Сейчас уже на пенсии, но с работы не уходит.
Женька встает, жмет на кнопку старого телевизора «Юность». Включается местный канал. На экране – пресс – конференция Пинского.
– А вот, и наш друг, – говорит Женька.
Заходит его мать, берет с полки тарелку, бросает взгляд на экран.
– …я создал стабильность, понимаете? – говорит на экране Пинский. – А это дорогого стоит. И многие это понимают. Но, к сожаленью, не все… Мне бояться нечего. Я чист перед законом. И перед своей совестью я тоже чист. Потому что я воспринимаю всех рабочих комбината, всех жителей города, как одну свою большую семью…
– Вот, сука, демагог, – говорит Женька.
– Не надо только таких слов. – Мать поднимает на него глаза, хмурит брови. – Я его тоже не люблю, тем более, после того… Но не все же так однозначно. Заслуги какие‑то у него тоже есть, безусловно, а иначе…
* * *
По квартире над нами бегает ребенок. Дрожит светильник в Женькиной комнате. Мать ребенка – или кто‑то еще – орет на него:
– Ну сколько, блядь, можно, ну еб же твою мать!..
Женька отворачивается от компьютера, кивает на потолок.
– Ты хотел бы иметь нормальную жизнь? – спрашиваю я. – Ну, карьера, семья, дети?
– Нет.
– И детей никогда бы не хотел?
– Нет. Как и домашних животных. Все любят играть в игрушки. Поэтому любят собак и кошек, поэтому любят детей. С детьми можно играть в живые куклы до какого‑то возраста, потом – пиздец. Потом дети хотят играть сами, и теперь уже родители становятся куклами…
Кофе-пауза
Место: Дома
Дата: 21/11/2006
Время: 19:16
Музыка: нет
Кофейня выглядит так же убого, как столовая номер шесть, которая здесь была раньше. Сделали «евроремонт», повесили несколько разноцветных плакатов, поставили пару кофейников на подоконники, завезли новую мебель – стулья на металлических ножках и круглые столики «под мрамор». Соответственно, все дорого – надо «отбивать инвестиции». Поэтому посетителей мало, только за столиком у окна две понтово одетые тетки жрут пирожные. У них тупые рожи колхозных доярок и килограммы золота на толстых пальцах – «сардельках» На полу – пакеты из торгового центра «Восход». «Кофе – пауза» после шоппинга.
К моему столику, виляя широкими бедрами в черных джинсах, подходит официантка. Она ставит на столик чашку эспрессо. На блюдечке два куска сахара и волосок. Черный, короткий. Девушка поворачивается уходить. Я говорю:
– Минутку…
Она тормозит. Я тыкаю пальцем в волосок.
– Это не мой. – Она, улыбаясь, трогает пальцами свой мелированный хвост. – Но я могу заменить вам сахар.
– Не надо.
Официантка уходит. Брэнд ее джинсов называется «Future». Лучше было бы «No Future». Я беру с блюдечка волосок, бросаю на пол, кладу сахар в кофе, начинаю размешивать.
Открывается дверь, входит девушка в длинном сером пальто, с умеренно длинными светлыми волосами – скорее всего, натуральный цвет. Она оглядывает кофейню, идет в мою сторону.
– Извините, вы не Алексей?
Я киваю. Она ставит на стул свою сумочку, расстегивает пальто. Официантка подходит, бросает на столик меню, уходит. Она снимает пальто, вешает на крюк на стене. На ней – серая юбка и черная кофта. Шмотки скромные, но не с рынка. Она садится, убирает волосы со лба. У нее усталый вид.
– Вы приехали, потому что я звонила вашей… знакомой?
– Нет, конечно.
– Да, понимаю, это было бы слишком наивно предполагать… И все же… Значит, вы и без меня знаете все про комбинат?
Я киваю. Подходит официантка, смотрит на нее.
– Вы уже определились с заказом?
Она, не посмотрев в меню, говорит:
– Стандартный капучино.
– Не желаете с бейлисом или…
* * *
Аня глядит на ложку, которой размешивает кофе.
– …Ну и для справки я посмотрела реестр акционеров «Омеги». Большинство акций принадлежит компании «Вега-20»… И три акционера – физические лица, у каждого пакет по ноль – пять процента. Мне просто стало любопытно – ведь это открытая информация, там есть имена и фамилии… И я узнала, что двоих уже нет в живых… Причем один был убит, а второй до сих пор считается пропавшим без вести. И это с ними произошло в течение одной недели. А третий человек… А третий человек – это вы…
