Книга Кривые деревья, страница 30. Автор книги Эдуард Дворкин

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Кривые деревья»

Cтраница 30

— Игоря Игоревича похитили!

Сейчас, по ее представлениям, Тургенев должен был выпучить глаза, распахнуть рот, поперхнуться дымом, вскочить, забегать, забросать ее вопросами и междометиями.

— Похитили? — до обидного буднично переспросил Иван Сергеевич и повертел на каблуках штиблетами. Нагнувшись, не спеша, он перевязал на одном витой толстый шнурок. — С чего бы его похищать?

Любовь Яковлевна в растерянности молчала, не зная, как и выйти из положения.

— Я думала… я была уверена… вы поймете…

— Постойте, постойте… — Тургенев явно не желал выбывать из игры. — Кажется, я действительно начинаю понимать. — Неприятный скепсис на холеном лице исчезал, уступая место привычной милой проказливости. Иван Сергеевич со значением улыбнулся и погрозил молодой писательнице перепачканным в чернилах пальцем. — Это нужно вам для романа!.. Рассказывайте же, рассказывайте! — С хорошо наигранным возбуждением многоопытный классик выпучил глаза, вскочил, забегал по комнате. Тут же он остановился и прислушался. У Любови Яковлевны предательски урчало в животе.

— Да вы голодны! Экий я! — Тургенев досадливо хлопнул себя по лбу, дернул за нос, ущипнул упитанные щеки. — Василий! — зычно прокричал он в глубь квартиры. — Где ты, дьявол комолый?! Не иначе спит, — развел он руками. — Придется самому…

Упруго покачиваясь на толстых резиновых подошвах, он вышел и тут же вернулся, толкая впереди себя высокий колесный столик.

— Щи с головизной! — приподымая одну за другой крышки, объяснял хлебосольный хозяин расширившей ноздри гостье. — Гусиная печенка в сметанном соусе! Гречневая каша! Крупитчатая!

Мужчина и женщина снова сидели напротив друг друга. Аппетитнейший парок зримо витал в воздухе, создавая волнующую атмосферу предвкушения. Иван Сергеевич высоко взметнул пузатенькую темную бутылку.

— Шустовский!

Живительная влага, журча, пролилась во вместительные емкости, незамедлительно согретые в ладонях и восторженно обнюханные. Руки — мужская и женская — встретились на полпути, хрустальный звон пронесся по всему объему комнаты, истончаясь и ниспадая, драгоценнейший эликсир жизни заполнил оба рта, низвергся в пищеводы, растекся по желудкам и сразу мягко отозвался в висках.

— Итак, — ловчайше орудуя половником, вернулся к теме Иван Сергеевич, — кажется, вы остановились на том, что Игоря Игоревича похитили?.. Как же это произошло?

— Все вышло ужасно! — Любовь Яковлевна энергически выбирала из тарелки вкуснейшие капустные лохмы. — Представьте — в неверном, мятущемся свете, взлетая всеми колесами, за нами мчится пролетка с сорванным верхом… Какие-то люди в черных плащах кричат, стреляют и требуют от нас остановиться… Припавши грудью к оконцу, в немыслимой тряске Игорь Игоревич отстреливается из двух стволов…

— Из двух — это хорошо, — обсасывая желтую мозговую кость, похвалил молодую писательницу классик. — Так работают македонцы… и пролетка должна быть именно с сорванным верхом — деталь точная и добавляет экспрессии. А вот «черные плащи» я бы убрал — от них за версту разит Майн Ридом… Давайте еще коньячку?..

Чокнувшись и изрядно пригубив, Любовь Яковлевна приняла полную порцию печенки с кашей.

— Моя голова, — разрезывая сочное мясо, продолжала молодая женщина, — зажата между коленями мужа, его панталоны забивают дыхание, что-то твердое упирается мне в затылок…

Уткнувши в салфетку лицо, Иван Сергеевич мощно сотрясся всем телом.

— Превосходно! Непременно это сохраните! Так вы и Мопассана за пояс заткнете! Нет, право же, за сей пассаж следует выпить!..

Многолетней выдержки напиток возбуждал разыгравшийся аппетит. Покончив с кашей, Любовь Яковлевна с сожалением отодвинула опустевшую тарелку. Закуривший было Тургенев тут же отложил начатую регалию.

— Сейчас добавим!

Подхвативши столик с посудою, он вышел и скоро вернулся, толкая его перед собою.

— Грибная селянка! — объявил он, поводя на стороны носом. — Расстегаи с ливером! Перепела на вертеле!

Обрадованная гостья не смогла сдержать аплодисментов.

Новая бутылка шустовского коньяку была раскупорена и любовно наклонена над хрустальными емкостями.

— Левое заднее колесо, — сглатывая крепкий боровиковый отвар, надкусывая сдобное тесто и нацеливаясь на птичку поподжаристей, живописала молодая женщина, — …колесо, хрясь — и летит к чертовой матери!.. Врезаемся в тумбу! К дьяволу! Все — в лепешку! Кучер — на дереве! Я — в сугробе! Игоря Игоревича, как барана!.. Мальчик в поярковых порточках! Заусеница — во-о!

Искушенный, многоопытный хозяин не без некоторой борьбы мягко отобрал у гостьи недопитую рюмку.

— Пожалуй, хватит!

— Опять вас двое! — вглядываясь в лицо Ивана Сергеевича, чуть заплетающимся языком проговорила молодая женщина. — Не разберу только, который Тургенев мой!

Опрокинувши коробку с сигарами, Любовь Яковлевна зацепила одну, залихватски откусила кончик и выплюнула его под ноги.

— Немедленно спать! — решился классик.

Просунувши кисть за спину даме и другою поддев под коленные сгибы, он легко подхватил Любовь Яковлевну и понес в глубь квартиры. Бережно поддерживаемая молодая женщина плыла в сумеречном пространстве, сладко пахло лавандою, старинной усыхающей мебелью, на стенах висели массивные картины в золоченых рамах, обнаженные люди в париках спаривались на них с библейской естественностью и ободряюще улыбались с переливчатых живописных холстов.

Торкнутая ногою, распахнулась внутрь широкая дубовая дверь, Любовь Яковлевна с почестями была внесена в спальню и уложена на овальную, в мавританском стиле, кровать. Схваченные за зады, с натруженных ступней стянуты были неудобные зимние ботинки… голова молодой женщины погрузилась в цельный ворох кружев, тело утонуло в высочайшей пуховой перине.

Расположив даму с наибольшим удобством, Иван Сергеевич в некотором раздумии медлил подле вольготно раскинувшегося прекрасного тела, очевидно было, что он решает какую-то, весьма непростую для себя задачу. Слышно было чуть учащенное дыхание классика, под переминающимися ногами в оранжевых, на резине, штиблетах продолжительно поскрипывали половицы матово отсвечивающего паркета.

И вот — единственно возможное решение было принято, гримаса сострадания к самому себе неузнаваемо исказила благородное лепное лицо, медленными шагами Тургенев удалялся от сулившего райское наслаждение ложа, уже дотронулся он до бронзовой дверной ручки, уже помедлил перед нею, уже открыл дверь и стоял в проеме, бросая в полуобороте прощальный, полный неподдельной горечи мужской взгляд, уже перенес он за порог одну, обутую в штиблет на толстом витом шнурке ногу, уже собирался он переставить в коридор другую — и здесь в подсвеченном ночною лампой волшебно-призрачном пространстве алькова раздался ангельский глас.

— Не уходи! — просила Любовь Яковлевна Стечкина.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация