— Да, конечно, — сказал Стоун, едва ли не шокированный тем, что кто-то мог подумать иначе. — Конечно же собираюсь.
После этих слов наступила короткая пауза, а потом Флауэр обнял за плечи Стоуна и сказал:
— У меня нет такого таланта, как у Вилли, я не художник. Впрочем, может быть, это и к лучшему. Два художника под одной крышей было бы уже немного чересчур, не так ли, Вилли? На том мир и держится, что люди все разные.
Они вышли из мастерской в коридор, подошли к двери Флауэра, и он все продолжал говорить и говорить.
— Как вы, джентльмены, сами сейчас убедитесь, — сказал он, открывая дверь, — мои интересы лежат совершенно в иной плоскости. Думаю, меня можно назвать прирожденным антикваром. Я люблю отыскивать вещи, которые имели бы определенную историческую ценность, люблю воссоздавать прошлое. Вилли творит мир, а я его сохраняю.
Его половина в восточном крыле не имела ничего общего с мастерской Стоуна. Здесь не было светлого открытого пространства, оно было поделено на несколько небольших комнатушек, которые, если бы не стеклянный свод, производили бы тягостное впечатление. Все пять комнат оказались заставлены мебелью, шкафами, битком забитыми книгами и папками, во всех были коврики, безделушки, цветы в горшках, будто здесь хотели воспроизвести гостиные викторианских времен со всей их изощренной чрезмерностью. Однако, как объяснил Флауэр, здесь, несмотря на видимость кавардака, имел место быть определенный порядок. В первых двух комнатах хранилась его библиотека (в одной — первоиздания английских и американских авторов, в другой — личное собрание исторических книг), в третьей хранились сигары (здесь был климат-контроль, потолочное окно с датчиком влажности и, конечно, сама коллекция шедевров — сигары ручной работы, привезенные с Кубы, Канар, Ямайки, Филиппин и Суматры, из Доминиканской республики), в четвертой был рабочий кабинет, где Флауэр совершал финансовые операции (кабинет тоже был старомодный, однако здесь имелись и вполне современные вещи: телефон, факс, компьютер, принтер, биржевой телетайп, стойки для папок и так далее). Пятая комната оказалась в два раза больше других и была почти не захламлена, чем приятно удивила Нэша. Именно в ней Флауэр и хранил свой антиквариат. Весь центр комнаты занимали стоявшие в несколько длинных рядов столы с витринами, вдоль стен располагались застекленные шкафы и полки красного дерева. Нэшу показалось, будто он попал в музей. Он бросил взгляд на Поцци, и тот, закатив глаза, ответил кривой ухмылкой, явно давая понять, что ему надоело все до смерти.
Нэшу коллекция показалась скорее странной, чем скучной. Каждый предмет под стеклом был аккуратно оформлен и снабжен ярлычком, будто бы нес в себе ценность, но на самом деле там не на что было смотреть. Там не было ничего, кроме самых тривиальных мелочей, ценности до того ничтожной, что Нэш заподозрил розыгрыш. Однако Флауэр, похоже, гордился ими всерьез, не понимая, до какой степени это нелепо. Он то и дело называл очередной экспонат то «мое сокровище», то «драгоценность», явно не допуская и мысли, что во всем белом свете может найтись человек, который не разделял бы его энтузиазма, а поскольку экскурсия продолжалась еще полчаса или больше, Нэш успел не раз подавить в себе желание пожалеть этого болвана.
Задним числом, потом, позже, Нэш понял, что музей Флауэра все-таки произвел на него сильное впечатление, хотя он долго не отдавал себе в этом отчета. Потом он не раз ловил себя на том, что думает о той странной, набитой вещами комнате, и сам удивлялся тому, как много экспонатов он запомнил. В его памяти они все стали яркими, незаурядными, и стоило случайно коснуться их в воспоминаниях, как они всплывали перед глазами с такой отчетливостью, будто сияющие видения из другого мира. Телефонный аппарат, стоявший некогда на столе у Вудро Вильсона. Жемчужная серьга, которую некогда носил сэр Уолтер Роули. Карандаш, выпавший из кармана Энрико Ферми в 1942 году. Полевой бинокль генерала Макклеллана. Недокуренная сигара Уинстона Черчилля, которую стащили из пепельницы в его кабинете. Теплая футболка, в которой ходил Бейб Рут в 1927 году. Библия, которую читал Уильям Сьюард. Трость, с которой ходил в детстве, когда сломал ногу, Натаниэль Готорн. Очки, принадлежавшие Вольтеру. Все без смысла, без толку, как попало, неправильно. Этот музей был обителью теней, кошмарным склепом, где жил дух пустоты. Если они до сих пор не дают мне покоя, решил тогда Нэш, то это потому, что они безмолвны, что они не желают рассказывать о себе. Они не имеют никакого отношения к истории, не имеют отношения к людям, которые ими когда-то владели. Они просто вещи, и Флауэр, лишивший их всяческого контекста, обрек на бессмысленность, они стали ненужными, одинокими до скончания века. Именно их оторванность, отделенность от прочего мира, замкнутость на самих себе и преследовали Нэша, мысль об этом засела в мозгу, и, сколько Нэш ни старался, он так и не смог от нее избавиться.
— Теперь я начал осваивать новое поле деятельности, — сказал Флауэр. — То, что вы увидели здесь, это всё осколки, пылинки, насыпавшиеся из щелей. А теперь я затеял новый проект, по сравнению с которым вся эта коллекция покажется детской забавой. — Флауэр замолчал, заново раскурил потухшую было сигару, пыхнув так, что клубом дыма заволокло лицо. — В прошлом году мы с Вилли съездили посмотреть Англию и Ирландию, — сказал он. — Боюсь, раньше мы ездили слишком мало, и поездка эта в чужие края доставила нам огромное удовольствие. Самым приятным оказалось то, что у них в Старом Свете сохранилось много старого. Мы, американцы, вечно уничтожаем то, что сами же построили, чтобы опять начать строить, мы спешим заглянуть в будущее. Однако наши родственнички на другом берегу любят оглядываться на прошлое, им приятно осознавать, что у них есть давние, проверенные временем обычаи и традиции. Мне не хотелось бы утомлять вас сейчас рассказами о моей личной любви к прошлому. Здесь достаточно посмотреть вокруг себя, чтобы понять, как много оно для меня значит. Но именно там, когда мы осматривали старинные достопримечательности, мне пришло в голову, что теперь и у меня есть возможность создать что-нибудь крупное. Мы тогда были в Ирландии, в западной ее части, и однажды, заехав вглубь, увидели замок пятнадцатого века. Собственно говоря, увидели мы долину, или лощину, где одиноко стояла эта заброшенная развалина, и зрелище было настолько печальным, что у меня сжалось сердце. Одним словом, я решил их купить и перевезти в Америку. Разумеется, это было непросто. Хозяин замка, Малдун, лорд Патрик Малдун, придурочный старикашка, сначала и слышать об этом не хотел. Понадобились очень веские основания, я имею в виду — хорошие деньги, однако в конце концов я добился, чего хотел. Развалину разобрали, камни погрузили на трейлеры — тягачи, как они их там называют, — отвезли в Корк и погрузили на корабль. Потом они пересекли океан, потом их опять погрузили на тягачи — на трейлеры, как их называют у нас, ха-ха-ха! — и привезли сюда, к нам, в пенсильванские леса. Потрясающе, правда? Уверяю вас, пришлось раскошелиться, но другого никто и не ждал. Камней больше десяти тысяч — можно себе представить, во что обошелся один только фрахт. Но когда деньги не главное, то о чем горевать? Замок приехал меньше месяца назад и сейчас, когда мы с вами беседуем, мирно валяется себе неподалеку — вон там, к северу, в поле, у границы наших владений. Вы только подумайте, джентльмены. Ирландский замок пятнадцатого века, разрушенный Оливером Кромвелем. Исторический памятник первой величины, и мы с Вилли его купили.
