После я целый час расхаживал по спальне голый, пытаясь вычислить то самое начало, к которому можно вернуться. Мне казалось, я совсем сбился с пути, раз ищу начало, чтобы снова с него начать, я считал, что в состоянии отличить начало от конца, в иллюзорность которых не верил.
Вот как обстояли дела в номере четырнадцатом мотеля «Вороний рай» города Де-Мойн, штат Айова, в три ноль-ноль ночи: сплошные сомнения, разочарования, ужас, пиво и наркота. Я все ходил и ходил, не мог остановиться. Думаю, именно однообразный ритм шагов, а не однообразие мыслей вызвали в памяти эхо того самого начала, какое я искал. Рыжий Верзила Чума поднимается на сцену сыграть «Падение Меркьюри», он превращает свое дыхание в тишину, которую мы с ним слышали, пока краденая машина переваливалась через край и падала, падала, падала, исчезая и взрываясь вместе с грохотом волн, ударявших в скалы. Той же ночью маленький частный самолет огненным шаром врезается в кукурузное поле Айовы. Первая ночь, когда я сжимаю обнаженную Кейси в объятиях. Вот оно, то начало, к которому я хотел вернуться. Не повторить прошлое, а открыть будущее. Не повторить рождение, а родиться заново. К этой самой жизни. К непонятной любви, к накрывшейся медным тазом музыке, к нетвердой вере. Пусть так, но все равно та любовь вселяла в меня надежду, под ту музыку я мог танцевать, та вера вдруг обрела твердость — я разом почувствовал, что все понял, что знаю, куда направляюсь: замыкаю круг, возвращаюсь к тому самому выезду, что у Дженнера. Знакомый план, может, даже таким он и был изначально — я аж засмеялся. Смех вышел каким-то нервным и диковатым.
Я оделся и побросал шмотки в сумку, оставив на столике десятку в счет телефонных звонков — как знать, может, они спасли меня, осла, — и вышел. Завел машину, и, пока мотор послушно тарахтел вхолостую, нагнетая тепло в этом предрассветном холоде, уложил пожитки в багажник и отметил новое начало конца глотком стимулятора, запитым пивом — первой банкой из шести оставшихся в холодильнике. То ли я был всецело поглощен делами, то ли она не сразу появилась, но я заметил душу только тогда, когда уже нажал на тормоз безопасности. Душа с соседнего сиденья наблюдала за мной. Наши взгляды встретились.
— Знаешь, ты совсем рехнулся, — сказала душа.
— Знаю.
— Что ж, тебе идет.
— Слушай, не помогаешь, так хоть оставь в покое, — сказал я, но души уже и след простыл.
Я развернул свою белую ракету и покинул стоянку, вырулив на пустынную дорогу; через восемь кварталов я нашел нужный поворот на эстакаду. На шоссе было немного скользко, вдоль обочин лежали отвалы снега после вчерашней метели. Я решил не гнать, сперва прочувствовать дорогу. Добравшись до пересечения с 80-м шоссе, собрался заправиться. Сидел себе в машине, глядел на динозавра с логотипа заправки «Синклер», а зевающий заправщик заливал бак. Выехав, я повернул к западу от 80-го и направился в сторону калифорнийского побережья. Когда выезжал на шоссе, мимо с грохотом пронесся огромный «кенворт», я посигналил водителю и махнул рукой. Водитель дал ответный гудок. Кое-где на дороге еще оставалась слякоть, но ехать было приятно. Мелькнул зеленый дорожный знак: «ОМАХА 130». Я поставил Билла Хейли с его «The Comets» — «Rock Around the Clock», а потом газанул: раз — ногу на педаль газа, два — выжал в пол. Если кто за мной и гнался — остался далеко позади. Ехать мне было еще тысячу восемьсот миль, но цель быстро приближалась.
Когда я проезжал Омаху, не было еще и шести, небо только начинало бледнеть. Дул сильный встречный ветер с севера; я ехал один. Похоже, дорога шла по прямой к побережью.
Я надеялся до следующего рассвета добраться до Дженнера и подсчитал, что два лишних часа при пересечении часового пояса, а также скорость в восемьдесят миль дадут мне перевес во времени, пусть даже и придется сделать несколько остановок. Что ж, неплохо.
Однако кое-что не давало мне покоя. Во-первых, продырявленное колесо в багажнике. Вернее, отсутствие там запасного колеса. Конечно, резина на правом переднем была новой, ну а вдруг все же проколется — буду стоять на дороге дурак дураком. Что мне вовсе не улыбалось. И хотя никакой убедительной статистики у меня не было, личный опыт подтверждал: нет запасного колеса — жди дырявой шины.
Во-вторых, душа. Не то чтобы она так и сидела рядом со мной на соседнем сиденье или еще что вытворяла, нет, но сам факт ее появления… Я решил, что переутомился морально и физически, вот и словил глюк, а уж к ним-то мне было не привыкать. Казалось, что только вчера я вальсировал с кактусами под раскаленными звездами пустыни, что не далее как вчера обознался, приняв за Кейси местную официантку и схлопотав по яйцам. Так что я в состоянии был отличить галлюцинацию от реальности, я давно уже крутил баранку, чтобы знать: усталые, накачанные стимулятором глаза могли увидеть что угодно в тепловом мареве, игре света и тени, нечетких и удаленных предметах, фантомных бликах, танцующих по зрительным нервам, когда встречный водитель, не удосужившись приглушить дальний свет, вдруг полоснет по глазам, и тебе, ослепленному, чего только ни примерещится. Но вот душу свою я еще не видел.
Ну да все когда-то случается в первый раз, но мне все же было не по себе. Особенно после того, как всего день назад Льюис Керр якобы вернул мне мою заблудшую душу. Мне трудно было смириться с тем, что душа в машине — это она и есть. Насколько мне известно, душами называют бестелесных духов умерших, а я был уверен в том, что еще жив, хотя это все равно как с диском сцепления, в который попало масло, и машина начинает идти юзом — уверенность моя несколько пошатнулась. Если духи — это души умерших, а я еще не с ними, может, явление души как-то связано с будущими событиями и служит мне предостережением? А может — мысль показалась мне до того нелепой, что я тут же поверил в ее вероятность, — меня преследует моя собственная душа?
В том, что душа действительно моя, я не сомневался. Хотя, вспоминая о ее визите, должен признаться, что душу эту скорее не видел, а чувствовал, или, вернее, видел потому, что чувствовал. Но что бы это ни было — душа, галлюцинация, мираж, психическая проекция — оно явно имело отношение ко мне.
И все же я не слишком тревожился. Во-первых, я не считал эту сущность реальной, по крайней мере, в том смысле, в каком реальна была кровь малыша Эдди, музыка Верзилы, уютное тепло Кейси. Да и к тому же душа ничем мне не угрожала, неважно, реальна она или не реальна. Скорее даже хотела помочь — указала на мою невменяемость, и это прозвучало напоминанием, а не осуждением или предостережением. Может, я настолько тронулся умом, что раздвоился. Впрочем, меня это не напрягало — один ум хорошо, а два лучше.
В Линкольне я остановился на той же заправке, что и раньше — с зеленым динозавром. Мне стало казаться, что динозавр этот — своего рода счастливый талисман. Мне нужны были спрессованные соки этого ископаемого — чтобы хватило сил домчать до побережья. Заправщика я попросил доверху залить бак густым вином. Когда ничего не понявший заправщик уставился на меня, я показал вверх на эмблему динозавра, вращавшуюся на стойке, и пояснил:
— Немного превосходного динозаврового сока мезозойского сбора. Короче, бензина.
