Весь вечер и ночь я просидел в кабинете Хавстейна, просматривая шкафчик за шкафчиком, но не нашел ничего про НН, а других записей было слишком много, и в один прекрасный момент я не выдержал и бросил это занятие, однако я все-таки прочел все заключения — ради осознания хоть какой-то пользы. Вроде как я думаю об этих людях, они мне не безразличны. Я вчитывался в личные дела, а рождественский дух мало-помалу таял.
Я вышел из дома только на рождественской неделе, в среду. За ночь нападало снега, хотя и не очень много: тоненькая снежная корочка исчезала у меня под ногами. Я вышел на улицу и вдохнул морозный воздух. Вдыхал, топал ногами, убивал время. В деревне было тихо, немногочисленные местные жители разъехались по гостям. Я немного бесцельно пошатался по улицам, довольный уже тем, что выбрался на свежий воздух и могу для разнообразия не думать о пациентах в больничных коридорах. И как только я перестал о них думать, в голову тут же пришли другие мысли: почему я здесь? Почему не сижу в самолете до Ставангера? Сегодня же был рейс. И я не купил билетов на него. Я решил остаться. В месте отдыха.
У меня же все хорошо, разве не так?
Ну конечно. Во всяком случае, сейчас уже лучше.
На мгновение меня охватила паника: моя жизнь просто-напросто катится по наклонной, а я и не пытаюсь ничего предпринять. Неужели я действительно собрался возвращаться? И когда же? Или я решил остаться здесь? Или я здесь просто потому, что случайно очутился именно тут? Неужели я здесь оказался эдаким Робинзоном Крузо, чья личная жизнь потерпела крушение и села на мель?
Однако, если задуматься, у меня и причин нет для возвращения.
Во всяком случае, веских.
В Ставангере у меня нет работы.
Мне негде там жить.
Йорн и без меня прекрасно обойдется, вокруг него всегда полно людей.
Родители… Я скучаю по отцу. Наверное, ему хочется, чтобы я побыстрее вернулся.
И все же.
Я хочу приносить пользу, я не хочу чувствовать себя сломанным, а вернись я сейчас в Ставангер, я повисну совсем бесполезным, ненужным хламом на родительской шее. Неуемный безработный. Даже и речи быть не может.
Здесь я чем-то занимаюсь. Функционирую. Восстанавливаю зимние садики. Это тоже важно. А если нужно будет, то потом смогу себе и другую работу найти. Или смогу уехать. Когда захочу. Куда захочу.
Прежде чем построить Рим, надо сперва определиться, что именно будешь строить.
И может, самое главное: здесь я не чувствую себя сломанным. Мое присутствие незаметно. Меня почти нет.
Так я считал.
Но даже невидимку в конце концов замечают. Движения становятся видимыми, а спрятаться негде. Заползи в одну нору — все равно весной вылезешь из другой. Крошка-крот.
Я прошагал по тонкому снежному насту по деревне в гору, потом опять под уклон, стараясь побольше двигаться и сжигая накопившиеся калории. Деревенька была маленькой, путь в один конец занимал всего пару минут, поэтому мне много раз пришлось протопать по ней взад-вперед. И я топал. По кругу. Я прямо-таки затрещал по швам от усердия, но старался повторять движения с точностью и вниманием портного-закройщика.
Проходя мимо гавани в пятый или шестой раз, я услышал, что позади открылась и закрылась дверь. Повернувшись, я увидел, что ко мне по-детски семенит Софус. На нем была новая дутая куртка (наверняка подарок на Рождество), такого ярко-желтого цвета, что даже глаза слепило, а на отвороте все еще висел ценник. Остановившись, я дождался, когда он спустится по холму к гавани, и последний отрезок он преодолел вприпрыжку.
— Привет, — сказал мальчик, подбегая. Я протянул руку, и он, помедлив чуть-чуть, посмотрел на нее, потом осторожно, по-деловому, потряс, а затем важно поклонился и засмеялся.
— Привет, Софус, — сказал я, — новая куртка?
— А? Что?
Я показал на желтую ткань, в которой его почти не было видно. Такие куртки в Торсхавне школьный любимчик надевает в первый день после рождественских каникул, и они всем классом будут проверять, сколько человек в нее поместится. В куртку Софуса поместились бы все его друзья, и еще место оставалось бы.
— Тебе подарили на Рождество новую куртку?
— Да.
— Красивая, — сказал я, — желтая.
Он помахал руками — вверх-вниз, но цыплята не летают. Мы стояли, не зная, что сказать.
— Почему ты один? — неизвестно с чего вдруг спросил он, а я вытаращил на него глаза.
Софус знал, что я провел Рождество в одиночестве? Это что, главная деревенская новость? Неужели на меня велась слежка из-за зашторенных окон?
— Я опоздал на самолет, — сказал я.
— Как?
— Он слишком быстро улетел. А я не смог его догнать.
— Ты летел в Норвегию?
— Собирался.
— Тебе грустно?
— Из-за чего?
— Из-за того, что ты здесь один.
— Ну, я же не один.
— Как это?
— Ты же здесь.
— Да.
— Ну, Софус, а что-нибудь еще тебе подарили на Рождество?
Он кивнул. С энтузиазмом. Ему подарили еще что-то хорошее.
— И что же?
— Машину.
— Машину?
— С пультом управления.
— Супер!
Он кивнул:
— Мама хочет, чтобы ты у нас поужинал.
— Что-о?
— Мама сказала, чтобы я пригласил тебя к нам домой на ужин.
Я ничего не понимал или, может, понимал слишком много. Очевидно, я стал объектом рождественских исследований и сейчас наступила пора проверить, верны ли предположения. Я так и представлял, как семейство в белых лабораторных халатах, надев перчатки, попросит меня лечь на холодный железный стол посередине гостиной. А потом набросится на меня со скальпелями и ланцетами.
— Мама так сказала? Ты уверен? — переспросил я, раздумывая, как же мне поступить.
— Ну да. Пойдем?
— Сейчас?
— Да.
Нет. Нетнетнетнетнет. Мне не хотелось идти. Вообще не хотелось. Не хотелось больше всего на свете.
— Я думаю, сегодня не получится, — ответил я.
— Почему?
— Видишь ли, сегодня у меня кое-какие дела.
— Какие?
— Ну… разные.
— Тебе не хочется у нас ужинать?
— Да нет, не в том дело, что не хочется, — ответил я, помедлив, — просто у меня…
