– Ну и что?.. К тебе приехала?
– Перестань шутить. Разумеется, не ко мне. Она у этого плутишки… у брата Вали.
– Понятно.
– Видишь ли, – он слегка замялся. – Кажется, она собирается расспрашивать меня о том, как мы жили с Валей.
– Ты не знаешь наших. Она не собирается тебя расспрашивать.
– Ну, неважно. Во всяком случае, она хочет, чтобы я ее навестил.
– А ты этого не хочешь.
– Вот именно, – сказал Гребенников.
– И хочешь, чтоб навестил я.
– С тобой говорить – прямо-таки мед кушать, – похвалил он меня за догадливость.
И очень спокойно добавил:
– Ведь вы же земляки. Навести ее.
Я приехал в то самое общежитие. Юный Чекин уже работал официантом в ресторане, был при деле. Но жил пока еще здесь.
Мать была теперь старой и грузной женщиной, очень медлительной.
– Ну, здравствуй, – баском сказала она и шагнула ко мне.
Мы поцеловались.
Затем мы сидели за столом, и нужно было видеть, как юный официант ухаживал за матерью. Стол буквально ломился от закусок, еды и фруктов. В глазах сына полыхал благоговейный трепет. Он без конца повторял:
– Мамочка, пожалуйста… Мамочка…
Он, видимо, удалил на время (выгнал из комнаты) своих товарищей – мы сидели втроем. Точнее сказать, мать и я сидели, а он бегал кругами, суетился и все умолял мать съесть великолепное большое яблоко. Мать глядела сурово, молчала и только раз-другой спросила меня о моей жизни.
– Мамочка, вот эту грушу… Мамочка, ты только глянь, какая она красавица! – хлопотал и таял от любви (и некоторого мистического страха) ее сын.
Я спросил о Вале. Юный Чекин скороговоркой сказал, что живет Валя вроде бы неплохо. Живет все в том же небольшом городке – что-то вроде Воробьевска – это в Поволжье.
– Работает?
– Да, конечно. И замужем. И ребенок есть.
И, оглянувшись на мать, он сказал, что, дескать, мама только что оттуда.
– А где работает?
– На железной дороге. И муж у нее железнодорожник. Да, мама? – И он опять благоговейно оглянулся на нее.
Я спросил мать:
– Вы, значит, ездили туда?
Тем же суровым баском она ответила:
– Разыскала.
– Она писала вам?
– Мало.
– Ну и как?.. Как она там живет?
Старуха махнула рукой:
– Какая там жизнь… Нишшота!
Но затем мы немного выпили, и мать стала разговорчивее. И добрее. Сказала, что довольна Валей, в общем-то. Валя счастлива, вот главное. Дите есть. И второе дите собираются. Мужа ее фамилия Панин, работает проводником. И Валю намерен к себе перевести поближе. Валя выглядит хорошо, справная. Толста стала…
– Толста? – Я не представлял ее толстой.
– Ага. И лоск с нее весь ссыпался. Баба и баба.
– Жаль, – вырвалось у меня.
– Вот еще! Чего жаль-то?.. Да ты на себя глянь-то. Уже ведь тоже мужик. Меня похороните, а там уже и ваш черед. – Она засмеялась, выпила рюмку и сказала: – Ну, песню-то будем?
Через час она встала – грузная, массивная и слегка пригнутая к земле, – шагнула к своему чемодану. Пора было собираться. Побывав у Вали, она проездом остановилась у сына, и вот теперь – пора было домой. Она так и сказала, шагнув к чемодану:
– Пора домой, опять тышша километров.
Молодой Чекин кинулся помочь ей с чемоданом. А мать оглянулась на дверь:
– Что там за шум развели?
У дверей – с той стороны – толпились дружки Чекина. Не слишком сытые, они ожидали, когда мать уедет, чтоб наброситься на еду и выпивку. Им предстоял пир. Я ел мало, мать вообще к еде едва прикоснулась – почти нетронутый, великолепный, сверкающий стол ожидал своей участи.
– Чего они шумят? – сурово повторила вопрос мать.
– Да так… Не знаю, мамочка.
Из темноты коридора в приоткрывшуюся дверь сверкали возбужденные глаза дружков, и Чекин пригрозил им кулаком:
– У-у, пьяницы… А ну, прикройте дверь!
Я поехал проводить. На платформе (как раз подавали состав) мать все же спросила:
– Что ж он-то… муж ее бывший, не пришел?
– Не смог.
Она притушила голос:
– Говорят, Валька плохо жила с ним, погано вела себя… Подло, да? – И, не дожидаясь ответа, старуха зло и сурово обернулась к сыну: – Смотри мне!.. Проворуешься или что другое – смотри!
– Мамочка… Да я… Ну конечно, мамочка! Ясней ясного! – засуетился около, заходил мелким бесом лихой ее сын.
Вагоны дрогнули. Встали. Она шагнула ко мне поцеловаться:
– Давай, землячок. Увидимся ли.
Прошло еще пять лет. Гущин уже не самый молодой академик. Тиховаров нашел радость в походах и покорении снежных вершин. В каждый свой отпуск он куда-то и немедленно уезжает. И шутит, что именно сломанная рука дала ему вкус счастья. Валя Чекина прислала мне теплое письмо. И фотографию – она, Василий Панин (ее муж) и двое детей. Сергей Чекин стал заместителем директора ресторана.
Как-то в те дни я и заметил, что Валя на присланной фотографии – счастлива. Нет, не то очевидное, что нашла, мол, счастье в семье и в детях, женщина, мол, есть женщина, то да се, простые люди. Вовсе нет. И речь о другом. Я увидел, разглядел в ней то, что было в ней всегда. Где бы она ни жила. Кем бы она ни была.
Это и поражало. В Москве ли, в деревне ли, в городке ли с названьем Воробьевск – всюду она была сама собой. Всюду в ней был избыток жизни, этот сверхдар быть счастливой.
Именно так. В общежитии, когда раздавала всем теплые вкусные пирожки, она говорила:
– Берите. Берите еще. Берите больше – они ведь домашние!
Это и было в ней главное.
И Валя, и ее муж были на фото в форме железнодорожников. И по лицу было видно, что Вале все это очень нравится. Петлички, фуражка с гербом и все такое. Была такая девочка. Валечка Чекина…
Это вообще как загадка. То есть судьба, счастье, жизненная нитка или уж как там ни назови.
К примеру, наша хроменькая и некрасивая Женечка Лукова, которая после института стала хорошим инженером и плюс вдруг вышла замуж за красавца актера. В институте ее, хроменькую, ужасно жалели. А она, весьма говорливая и веселенькая, ходила себе на лекции с палочкой, похожей на костыль.
Все жалели ее, сочувствовали и стеснялись своего очередного счастья. Играли с ней в пинг-понг. Ходили в кино. И так далее. Старались хоть что-то дать ей, так откровенно и грубо обиженной Богом. Помню, был даже устроен диспут: «Что такое счастье?» Или, кажется, он назывался оригинальнее: «Как сделать всех счастливыми?» Выступавшие очень старались. И почти специально для Женечки рассказывали о Байроне и Оводе. И о Гомере, который не был хромым, но зато был слепым. Мы буквально лезли из кожи. Мы говорили о мужестве и сильной воле. Кто-то из наших интеллектуалов даже рискнул пойти дальше хромых и незрячих. Он процитировал Пруста: «С тех пор как я стал импотентом, у меня словно гора с плеч свалилась», – то есть и с этим вот недостатком можно быть знаменитым. Все это было выслушано с превеликим вниманием. Один выступавший сменял другого. Пафос все нарастал. А Женечка вежливо слушала. И лишь иногда лукаво улыбалась своими умненькими глазками, как бы говоря: «Не так все просто…»
